Гибельные боги (СИ)

— Это не догма, — усмехнулся Джустиниани, — это вершина пессимизма. Грех есть необходимость, зло есть необходимость… Слышали. Но и философия воскресения имеет свои постулаты: святость тоже есть необходимость, и добро есть необходимость. Чем лечиться от греховности, от мелкости, от смертности? Богом, Его безгрешностью Его бездонностью, Его безмерностью. В соприкосновении с Ним мы освящаемся, обретаем бездонность и бессмертие. И тогда смерти больше не будет… — Джустиниани понимал, что говорит напрасно. Смерти не было для него, а этот человек был смертен. Слабость воли не позволила ему в юности устоять перед дьявольскими приманками мира, он растратил силы в пустоте, зрелость наказала его дурными болезнями и бессилием. Больной, бессильный и безвольный, он завороженно наблюдал приближение к себе чудовищного паука — Смерти, а паутина греха не давала ему шансов выпутаться…

— Знаете, — пробормотал Массерано, — я как-то подумал… Мысль — величайшая бессмыслица. Мысль навязана человеку, мысль думает и тогда, когда человек упорно не желает этого. Мы — мученики мысли. О, если бы измученный человек нашел смерть, в которой умерла бы всякая мысль без остатка, причем умерла на все времена и на всю вечность!.. Но постойте, я же хотел спросить. Мне почему-то показалось, что вы можете это знать. Помните, в Писании говорится о Тайне беззакония? Я все думал… Тайна… В чем она, по-вашему?

— Не знаю.

Джустиниани вообще-то о тайне беззакония знал, или, во всяком случае, догадывался. Тайну он видел в беззаконии греха: чем глубже человек погружается в грех, тем глубже в его сознании пропасть между ним и вечностью. Он видит только себя — самозваного, мизерного бога на помойке вселенной. Отсюда так много людей с недалекими мыслями, с короткими ощущениями, которые не могут оторваться от себя и перейти к Высшему. Эгоистичные мысли и чувства, искалеченные и обезображенные, не признают ни людей, ни Бога. Роковая расселина зияет в мыслях, в чувствах, в жизни, в сердце, в душе. Но выбраться человек уже не может.

— Ваш успех у девиц далеко превосходит тот, что имел Джанпаоло. Вам завидуют, вас обсуждают, по сути, только о вас все и говорят. Моя супруга тоже, — вяло обронил Массерано.

Джустиниани нахмурился. Уж не был ли Массерано просто сутенером своей жены, что случалось в свете не так уж и редко? Он, безусловно, знал, что Убальдини был любовником его жены, знал, видимо, и об остальных её связях. Граф словно прочитал его мысли.

— Я привык к Ипполите, хоть и знаю, что она неверна мне. Но она меня понимает… это важно, живая душа рядом, я привязан к ней. — В словах его сквозила боль, и Винченцо понял, что Массерано просто довольствуется тем, что может получить, — хоть что-то живое рядом… — грустно повторил он.

Джустиниани кивнул и, понимая, что мертвецов надо оставлять мертвецам, и направился к герцогине Поланти.

Едва он поднялся на порог, понял, что ее светлость знает — зачем он пришел, очевидно, Мария Леркари все-таки сболтнула подружке, что обрела свободу. Гизелла была насторожена и странно напряжена, Джустиниани достал вольт и тут вдруг улыбнулся.

— Возвращу не задарма, — он сел в кресло, не дождавшись предложения от герцогини, и закинул ногу на ногу, — научите меня наводить порчу. — Джустиниани хотел понять, может ли помочь несчастной Марии Убальдини. — Думаю, мне это может пригодиться…

Старуха оторопело уставилась на него.

— Вас? Учить? — она подлинно изумилась, — вы же Наследник! Пожелайте зла человеку и мысленно вылейте на него бочку смолы. Пожелайте гибели. Тут уж, как говорил ваш дорогой дядюшка, у каждой ведьмы свои рецепты и наговоры, но главное — ненависть. А сил у вас как у легиона бесов.

— С чего вы взяли? — оторопел Джустиниани, голос его сел от неожиданности.

— А Убальдини, а Боргезе, а Пинелло-Лючиани вчера в церкви? И я ведь заметила — вы не хотели Андреа убивать. Просто вразумили, да?

Джустиниани облизал пересохшие губы и, вынув платок, стер испарину со вспотевшего лба.

— Не знаю, — он понимал, что ничего не сможет объяснить старой ведьме, да не хотел ничего объяснять, — а как убрать порчу?

— А зачем? — старуха впрямь недоумевала, — все, что потеряет испорченный, прибудет вам. Убирать порчу Джанпаоло нас не учил.

— А чему еще выучил?

— Приворотам да чарам, но неужто же вы не знаете чар-то? Джанпаоло, бывало, только глянет в глаза кому-нибудь, тут же и заворожит. Напрячься, говорил, нужно и приказать человеку слушаться. Спросить можете, чего захотите. Вам все и выложат, что за душой.

Джустиниани видел, что старуха нездорова, и дни ее сочтены, чего бы она себе не воображала и чьи бы силы не высасывала, безжалостная жестокость и пустая злоба давно изглодали ее душу. Душа ведь вне Бога всегда увядает, сохнет, ее мысли становятся недалекими, ощущения иссыхают, желания опошляются, и она все более желает подлого и нечистого. Эта душа принадлежала сатане, и от того, где находился ее вольт, ничего не менялось. Джустиниани вернул старухе безделушку и торопливо откланялся.