Гиблое место

Джулия уже не испытывала к гипнотизеру никакой симпатии. Она презирала его точно так же, как и при первой встрече в Лас-Вегасе, когда Джекки обратился к ним со своей нуждой. С какой бы радостью Джулия проломила ему башку! Она и сама понимала, что злиться на фокусника нелепо: в исчезновении Бобби его вины нет. И все же у нее чесались руки. В ней опять говорила вспыльчивость. Джулия знала за собой этот грех, мучилась из-за него, но ничего не могла с собой поделать. То ли вспыльчивость сидела у нее в генах, то ли, как подозревает Бобби, приступы ярости стали нападать на нее с тех пор, как выродок-наркоман жестоко расправился с ее матерью. Как бы то ни было, даже Бобби, который души в ней не чаял, эту черту ее характера не одобрял. И Джулия, мысленно обращаясь то к Бобби, то к Богу, дала зарок: «Слушай, Бобби, и Ты, Господи, тоже слушай. Если все кончится благополучно, если Бобби вернется, я больше никогда так не буду. И мысли не допущу о том, чтобы проломить Джекки голову. И не только Джекки — никому. Я стану совсем другой, честное слово. Лишь бы Бобби вернулся живой и невредимый».

* * *

Снова пляж, только песок тут не черный, а белый. В жидких вечерних сумерках от него исходит бледное свечение. Справа и слева песчаный берег теряется в рыхлом тумане. Дождя нет. Погода здесь гораздо холоднее, чем на Пуналуу.

От студеного промозглого воздуха Бобби забил озноб.

— Где мы?

— Что-то не пойму, — сказал Фрэнк. — Кажется, где-то на полуострове Монтеррей[12].

Вдали по шоссе промчалась машина.

— Это, наверно, шоссе между Карлмелом и Пеббл-Бич, — догадался Фрэнк. — Знаешь его?

— Знаю.

— Люблю этот полуостров. Вон там, на юге, — Биг-Сур. В здешних местах мне тоже приходилось останавливаться. Славное было время. Правда… длилось оно недолго.

В тумане голоса звучали необычно, глуховато. Как все-таки здорово, когда под ногами твердая земля! Наконец-то Бобби на своей планете, в своей стране, в своем штате. Вот только туман мешает: не на чем глазу остановиться. Эта белая бесформица — тот же хаос, а неразберихой Бобби сыт по горло, до конца жизни будет отплевываться.

— Кстати, только что на Гавайях ты порывался улизнуть от Золта, — напомнил Фрэнк. — Так вот, можешь не беспокоиться. Мы от него оторвались еще в Киото или на Фудзияме.

— Ну, раз он по нашему следу до агентства не доберется, давай скорее вернемся к нашим.

— Бобби, я не могу…

— Переноситься куда захочешь? Слышал уже. Тоже мне новость. Только знаешь, что я тебе скажу? Хоть тебе и невдомек, а твое подсознание прекрасно умеет управлять твоими передвижениями.

— Ничего подобного! Я…

— Да, умеет. Вернулся же ты за мной в кратер. Ты сам говорил, что готов бежать от этого места без оглядки. А за мной вернулся. Не бросил меня там, как перекладину от кровати.

— Чистая случайность.

— Уж и случайность. Мрак.

Светлячки. Полет.

* * *

Из стены раздалось красивое тоненькое «бим-бом», и все в интернате узнали, что без десяти минут ужин.

Дерек уже вышел из комнаты, а Томас только вставал с кресла. Дерек любит покушать. Конечно, покушать все любят, но Дерек любит за троих.

Пока Томас доковылял до двери, Дерек быстро-быстро своей смешной походочкой дошел по коридору почти до самой столовой. В дверях Томас обернулся.

За окном стояла темнота.

Томас не любил темноту за окном. Когда в мире не оставалось света, он обычно задергивал шторы. Но сейчас он уже собрался на ужин, как вдруг подумал: надо проверить, где Беда. И стал проверять. А чтобы мысленной ниточке было легче пробираться через ночь, лучше в эту ночь смотреть.

Беда была еще далеко, и Томас ее не нашел. Но, пока не пришло время ужинать и Общаться, он решил попробовать еще раз. Он устремился в окно, в большую темноту — туда, где он когда-то повстречал Беду. Ниточка разматывалась, разматывалась, добралась до того места — и точно: Беда там. Томас ее сразу почувствовал и понял, что она его тоже чувствует. Он вспомнил, как зеленая жаба проглотила ползунка, и полетел обратно, чтобы жаба своим быстрым языком не успела его схватить.

Он уж и сам не знал, радоваться ему или бояться, что Беда вернулась. Когда она пропала, Томас обрадовался: может, она ушла надолго. И все-таки ему было немножко страшно: неизвестно же, куда она ушла.

И вот она вернулась.

Томас стоял в дверях и думал.

Потом он пошел кушать. На ужин был жареный цыпленок. И жареная картошка. И морковка с зеленым горошком. И шинкованная капуста. И домашний хлеб. Говорили, что на сладкое будет шоколадное пирожное и мороженое, но кто говорил-то? Глупые. А они и перепутать могут. Все блюда очень аппетитно пахли, все были красивые и вкусные. Но Томас сидел и думал: «А когда жаба ела ползучка, то каким он ей казался на вкус?» И от этой мысли у него пропадал аппетит.

* * *