Гиблое место

— Кажись, доски, — сообщил он, вынимая из земли завернутый в холстину сверток.

— Дай сюда, — попросил я, предположив, что это что-нибудь более ценное, чем серебряные талеры.

Молчун передал мне сверток. По форме и весу это могли быть только иконы. Я тут же забыл про неинтересное серебро и начал рассматривать находку, тщательно упакованную в залитую смолой и обмазанную дегтем холстину.

С иконами на Руси до середины семнадцатого века, когда в Москве появились государевы иконописные мастерские, была напряженка. Во времена татарского владычества иконопись осуществлялась в монастырях, которым поработители русской земли не только не препятствовали, но и оказывали покровительство.

Особенное развитие писание икон получило во второй половине XVII столетия, в Москве, когда, для удовлетворения потребностей государева двора, возник при оружейном приказе целый институт «царских» иконописцев, «жалованных» и «кормовых», которые не только писали образа, но и расписывали церкви, дворцовые покои, знамена, древки к ним.

В «нашем время», в начале семнадцатого века, икон в бытовом пользовании было еще мало. Зато многие церковные люди и миряне не только воздавали иконам такое же поклонение, как честному и животворящему кресту, но и «возлагали на эти иконы полотенца и делали из икон восприемников своих детей при святом крещении». Говоря попросту, делали из ликов святых идолов и кумиров.

Я нигде, включая несколько помещичьих усадеб, икон пока не встречал. То, что простые, хуторяне имели немалые деньги и к тому же иконы, наводило на размышления. Однако спросить было не у кого, все обитатели хутора, включая детей, были убиты, а провести следствие не было возможности. Дай Бог было самим решить собственные проблемы.

Пока я исследовал попавшее в руки духовное сокровище, волонтеры предались поклонению серебряному тельцу и любовались свалившимся на них богатством.

— Как будем делить? — опять задал мне вопрос кто-то из ратников.

— Делите между собой, — легкомысленно ответил я, — мне деньги не нужны.

Мой скудеющий мешок с ефимками и так доставлял слишком много проблем. Приходилось везде носить с собой свою тяжелую мошну, и лишний груз богатства мне совсем не улыбался.

— А Кузьма Минич, — спросил Ефим, — тоже не в доле?

— Не знаю, у него спросите.

— Какая дядьке Кузьме доля! — вдруг возмущенно закричал Крот. — Нет ему доли, коли не было его с нами, когда клад нашли!

Мысль была интересная и тут же нашла сторонников.

— Это по справедливости, — согласился с Кротом Ефим. — Ничего не поделаешь, коли не было его здесь, знать, проспал.

— Он полбу варит, — напомнил я.

Волонтеры задумались, но хитроумный Крайний нашел выход:

— Может и тем, которые раненые были, долю дать? Они тоже с нами раньше были! И вообще, всей деревне? Это, боярин, будет не по чести. Вот тебе бы мы долю давали, ты здесь был, но ты сам отказался — твоя воля. Слово не воробей, вылетит, не поймаешь. Хочешь, бери себе остаток клада, мы не возбраняем, а деньги наши, по святой чести и справедливости.

Мне такой жлобский подход к «справедливости» не понравился, но спорить не хотелось, и я совершил очередную ошибку, оставил крестьян самих делить серебро.

— Что нашли? — спросил Минин, действительно занятый варкой полбенной каши.

— Горшок с серебром и иконы, — ответил я, показывая перепачканный в глине сверток. — Тебе решили долю ефимок не давать.

— А тебе?

— Я отказался, мне деньги пока без надобности.

— Ты что, оставил мужиков самих деньги делить? — встревожился Кузьма. — Он же передерутся!

— Я как-то не подумал. Да там и делить-то особенно нечего.

Минин считал по-другому и торопливо, сняв с огня котел с варевом, пошел наводить порядок. Я оставил свой сверток и поспешил за ним. Однако мы опоздали. Драка уже началась.

— Прекратить! — закричал Кузьма, но на него никто не обратил внимания.

Драка была общая. Хорошо, что пока в ход не пошло оружие. Парни исступленно, молчком лупцевали друг друга. Я попытался разнять тех, кто попался под руку, но сзади меня самого ударили, и пришлось отступить.

Минин, не говоря ни слова, побежал в избу, вернулся с пищалью, пристроил ее на плетень и выпалил над головами. Ахнуло, как из пушки. Над нами с воем пролетела моя самодельная картечь. Волонтеры испугались и остановились, где кто стоял. Кузьма прислонил самопал к стволу дерева и, не торопясь, приблизился к застывшей группе.

— Деньги не поделили? — спросил он шершавым голосом. — Кто первый начал?

Вперед выступил Молчун:

— Мне чужого не нужно, но обрезанную ефимку не возьму, — сказал он и протянул на ладони отрезанную по краям монету.

— А мне самые затертые дали, — пожаловался Кнут.

— Соберите все деньги, я сам разделю, — тоном, не терпящим возражений, сказал Минин. — Кто не все вернет, и долю не получит, и я с него своими руками шкуру спущу.

Таким решительным народного героя мне еще видеть не доводилось. Взгляд его был жесток и непреклонен. Волонтеры, пряча глаза, начали ссыпать монеты на запачканную тряпицу. Кузьма подобрал с земли яблоко раздора и, не оглядываясь, пошел к избе.

Виноватые ратники гуськом двинулись следом.