Гиблое место

Ногайцы нас не нашли. Это было самое главное. В остальном положение складывалось не так удачно. Наступила ночь, и порыв бегства замедлился. Наш унылый караван медленно брел на восток по сырому, топкому лесу. Уже случились первые потери, отстало или потерялось одно крестьянское семейство, состоящее, из пяти человек, родителей и трех детей-подростков. Впрочем, возможно, они решили спасаться самостоятельно и просто ушли, никого не предупредив. Девочка, которую я пытался вылечить, была еще жива, но состояние у нее было тяжелое. Мать, спотыкаясь, несла ее, прижимая к груди. Заниматься лечением больных у меня не доставало сил. Я сам шел с трудом, засыпая на ходу. Примерно каждый час мы останавливались и поджидали отставших. Таких постепенно делалось все больше. Люди с трудом двигались, спотыкались и все время спрашивали, когда мы, наконец, дойдем до села.

Про это мифическое село рассказал один из пленников. По его словам, там даже есть небольшой гарнизон самообороны для защиты местных жителей от казаков и степняков. Однако пока никаких признаков жилья не было, напротив, лес делался все гуще и непроходимей, что радовало только безопасностью. То, что мы заблудимся, я не очень беспокоился. Здесь в центре Руси, где плотность населения много больше, чем на окраинах, на какое-нибудь жилье мы, в конце концов, непременно наткнемся.

К утру все окончательно выбились из сил и никакие понукания на людей больше не действовали. Пришлось объявить привал. Наши страдальцы начали выбирать места посуше и устраиваться на отдых. Я сам присел на взгорок у комля сосны, привалился к рыжему стволу и уснул как убитый.

Солнце уже давно выкрасило нежным светом не только стены Московского Кремля, но и все Подмосковье, когда я с трудом продрал глаза и долго не мог понять, где нахожусь. Шея и ноги занемели, тело ломило, и душа, надо честно сказать, не пела от восторга и упования.

Было уже довольно поздно, но никакого движения вокруг не наблюдалось. Бывшие пленники, измученные бессонницей и голодом, спали в самых немыслимых позах. О часовых мы, понятное дело, не позаботились, и ногайцам, набреди они на нас в чащобе, ничего бы не стоило перебить всю нашу обессиленную компанию.

Первым делом я размялся. Сладкая мышечная радость вернула ощущение прекрасного весеннего утра и полноты жизни. Изо всех неприятных ощущений осталось одно: очень хотелось есть. Однако впереди был долгий солнечный день, а с ним и надежда на пищу.

Приведя себя в порядок, я пошел разыскивать своего сотоварища. Отец Алексий тоже не спал. От его недавней разудалой веселости не осталось и следа. Священник опять стоял на коленях и молился. Я присел в сторонке. Судя по его скорбной спине, процесс общения с Всевышним обещал быть долгим. Я не стал в него вмешиваться и двинулся в обход нашего бивуака. В нескольких шагах от попа увидел давешнюю женщину с больной девочкой. Измученная мать спала, прижимая к себе ребенка. Я только сейчас толком ее разглядел. У женщины было тонкое, обострившееся лицо с белой кожей, нежно украшенное веснушками, и рыжие волосы. Они золотыми прядями выбивались из-под темного платка.

Я осторожно, чтобы не разбудить мать, вынул дочку из ее рук и откинул с лица малютки прикрывавшую его холщовую пеленку. Лицо ребенка было болезненно прозрачно, глазки плотно сжаты. Девочка крепко спала. Я положил ее на сухую хвою и, встав над ней на колени, приступил к лечению. Судя по моим ощущениям, состояние ребенка значительно улучшилось. Жара уже не было и пока можно было не опасаться за ее жизнь. Я без особого усилия над собой водил руками над тельцем, ощущая исходящее от него тепло.

— Батюшка, как дочка-то? — раздался за спиной взволнованный, просительный голос.

Я обернулся. Встревоженная мать смотрела на меня круглыми, лихорадочно блестящими зелеными глазами. Сна в них не было ни капли, как будто не она несколько минут назад пребывала в усталом забытьи.

— С девочкой все будет хорошо, — успокаивающе ответил я. — А вот вам нужна помощь…

Удивительное дело, но это усталое измученное существо пробудило во мне не только сочувствие. Я даже невольно с былого сердечного «ты» перешел на холодное, по мнению Пушкина, «вы».

В этот момент девочка проснулась и заплакала. Я поднял ребенка и передал матери.

— Она есть хочет, — сказал я, исподтишка любуясь рыжей красавицей.

— У меня ничего нет, — виновато произнесла женщина.

— Скоро придем в село, там и найдем еду, — успокоительно пообещал я.

— Правда, батюшка, придем? — доверчиво обрадовалась рыжая мадонна.

— Конечно, придем, — уверенно подтвердил я. — Вас как зовут?

— Натальей, — наткнувшись на мой прямой взгляд, от этого смутившись и порозовев, ответила почти успокоенная женщина. — А скоро придем?

— Скоро.

— Вот кобелина! — самокритично подумал я, отходя от рыжей красотки. — Нашел время и место женщинам глазки строить!

Наш негромкий разговор разбудил спящих рядом пленников, и бивак постепенно начал пробуждаться. Люди вставали и сообразно полу разбредались по кустам. Один мой Алексий продолжал свою бесконечную молитву и ни на что не реагировал.