Гиблое место

Я прекрасно понимал, почему ему пришлось так ответить. Следствие не будет рассматривать версию нападения на человека… кого?! Непонятно кого! В этом мире всё должно быть правильно и логично, а в лесу нет таких хищников, которые вот так технично, со знанием дела, могли разодрать человека. И на собак не свалишь. Нормальная должна быть собачка – интеллектуальная. И анатомии человека обучена – вон как грамотно расчленила беглеца.

– Так, похоже, зубами рвали, – подал голос лейтенант медицинской службы. – Я не эксперт, но клыки сантиметров двадцать длиной… Это что за зверюга такая?

– Поройся в Красной книге – может, найдёшь. Спишут на серийного убийцу, подыщут подходящего психопата, осудят пожизненно – и все довольны.

– Виталий Сергеевич, с вами всё в порядке? – особист подозрительно посмотрел на майора.

– А?.. Вы о чём?.. – Жатько будто очнулся. – Так! – заорал он. – Где оцепление местности?!! Где поисковики с собаками?! Когда будут результаты переклички спецконтингента?! Дежурный! Какие меры приняты?! – Командовал майор, уже представляя, как по раскрытии этого дела он получает давно причитающиеся подполковничьи погоны, а там, чем чёрт не шутит, дорастет и до полковника.

Подъехала крытая машина, из фургона выскочили два солдата с собаками. Собаки, срываясь с поводков, взяли след. Скоро чёрные солдатские полушубки мелькали далеко меж деревьев.

– Вы сами-то в это верите? – Пахомов посмотрел на разделанный труп и отвернулся.

– Кому какое дело, во что я верю? Главное, чтобы начальство поверило. Ты, Пахомов, нагнись-ка, у покойничка из руки клок шерсти вытащи.

Кисть была накрепко сжата в кулак. Меж пальцев торчали волосы – короткие и жёсткие, словно иглы. Серые. Особист нагнулся к трупу, с трудом подавляя рвотные позывы, разжал уже окоченевшие пальцы.

– Волк? – несмело спросил сержант.

– Может быть, – ответил Жатько, потирая плешь на затылке. Он не помнил, кто вырвал клок его волос. Когда ложился спать – всё было в порядке, а проснулся – голову ломит, будто после хорошего удара, и клок волос выдран, местами содрана кожа. Хорошо, под шапкой не видно. Жатько усмехнулся – надо же, сам себя определил в подозреваемые.

Прибыли эксперты. Майор бросил ещё один взгляд на покойника – яркая рубашка, теперь превратившаяся в лоскутья, была украшена смешными пуговицами – Жатько отметил, что у покойника при жизни был довольно своеобычный вкус. На одной оставшейся пуговице – пластмассовой, яркой – странный рисунок, который больше подошёл бы для женской одежды. Красные розочки на белом фоне. «Безвкусица, – подумал Жатько, но тут же одёрнул себя: – О вкусах не спорят, тем более с покойником». Он зачем-то нагнулся и поднял пуговицу. Нагнулся тогда, когда все отвернулись – в придорожных кустах что-то ухнуло, и ветер полыхнул пеплом. Бросил его в людей – пахнущий человечиной пепел. Время будто замерло – так, как замерли люди, скованные непонятным, совершенно нелогичным для оперативников ужасом. Этого мгновенья хватило, чтобы Жатько сунул пуговицу в карман. На него почему-то общее оцепенение не распространялось. Майор выпрямился и прислушался – вой в темноте леса стал громче. Тем не менее Жатько расслышал – не ушами – сердцем – Маланья…

Маланья-а…

Маланья-а-аааааааааааааа…

Жатько зажал руками уши и закричал, закричал так дико, будто почувствовал близкую смерть. Будто это он лежал на обочине дороги расчленённым трупом. Он вдруг ощутил весь ужас, который испытал несчастный, убегая от огромного зверя, будто выпрыгнувшего с экрана телевизора, из кадра какого-то американского блокбастера… Майор схватился за голову и заорал:

– Какой блокбастер?! Какой телевизор?! Какие психопаты?! А-ааааа!!!

– Виталий Сергеевич, Виталя, – тряс его Пахомов, забыв о субординации.

Жатько, орущего благим матом, затолкали в одну из машин «скорой помощи», и с трудом подавив сопротивление – трое бравых ребят едва уложили его на каталку, – вкололи в вену что-то, что мгновенно сделало его счастливым и ничего не чувствующим.

В себя пришёл он нескоро. Я, Яков Гмелин, непонятно как оказавшийся здесь, будто сверху наблюдал за просыпающимся майором. На кровати с железными спинками, куда его положили солдаты, он провалялся часа два. Потом, очнувшись, прошёл к столу и сел на стул с высокой спинкой. Так он сидел долго. Просто сидел. На улицу не то что выходить – смотреть не хотелось. Шторы наглухо задёрнуты, ни лучика не пробивалось в полутёмную комнату, освещённую лишь маленькой настольной лампой. Жатько тупо смотрел на стол, на горстку ярких пуговиц, аккуратной пирамидкой возвышающихся на столешнице – шесть штук. Седьмая, подобранная возле трупа, всё ещё лежала в кармане.

– Господи… – билось где-то в мозгу, но никак не могло вырваться наружу. Будто кто-то, кто рассыпает пепел, пахнущий человечиной, наложил на его уста печать молчания…

Девять съеденных людей за восемнадцать дней…

Жатько пытался вспомнить, что он делал в эти дни, – и не мог. Будто кто-то всемогущий стёр его память. Стёр память, но зачем-то оставил пуговицы с рубахи убитого на его столе. Как они попали сюда? Как?!!

Боже…

Боже…