Гибрид: Для чтения вслух

— Звонок… Я сначала не пойму, в чем дело. Звонок гремит так, что всю улицу разбудить можно. Снимаю трубку. Шипение. А потом такой тихий, хрипловатый голос, как будто из соседней комнаты: «…Здравствуйте, дарагой! — Пауза. — Нэ разбудил? — Пауза. — Прошу прощения, раньше нэ мог. Занят был. — Пауза. Узнаёте, кто говорит?» Я, конечно, подумал, что меня какой-то черт разыгрывает! Но, понимаете, «вертушка» среди ночи. Кому в голову придет? Никите Богословскому? Так его же в Чкалове нет. Голова пошла кругом… «Товарищ Сталин говорит. Ха-ха-ха, он самый. Решил с вами, Дмитрий Аркадьевич, повечерять…» Какой черт повечерять? Ночь на дворе! Но я молчу как воды в рот набрал — задыхаюсь! «…Ви воды випэйте. Нам нэ к спеху. Я подожду». — Хватаю стакан с тумбочки. Там чаю на донышке. Делаю два глотка и говорю: «Слушаю вас, товарищ Сталин? Горло что-то пересохло». — «У меня тоже бивает с утра горло… Вот решил с вамы поговорить по одному важному делу… Почему вам звоню, а не в абком? Потому что увэрен, ви мне скажете правду, всу правду».

Дядя Митя манипулирует щеткой, как будто это в самом деле телефонная трубка. На его лице уже видны следы гуталина.

— Хочу назвать его «Иосиф Виссарионович», но не могу выговорить, понимаете?

Наши все молчат, и я молчу. Разве можно расспрашивать человека в таком состоянии?

«…Как устроились? Как снабжение? Нэ голодаете?» — «Все хорошо, товарищ Сталин. Выдали карточку, отовариваюсь». — «…Я понымаю — трудно. Сейчас всем трудно. Придется немножко еще потэрпеть. Скоро все наладится». — «Как на фронте, товарищ Сталин? Все переживают. Ведь по газетам не все можно понять!»

— Ну, это вы абсолютно зря про газеты, — встревает дядя Павлуша. Это вам еще боком выйдет…

— Ничего не выйдет! Не обиделся. А наоборот, поддержал: «…В газетах много вранья. Глупого вранья. Народу надо говорить правду. Трудные пока дела. Немец хочет отыграться, взять Сталинград. Но мы ему этого нэ позволим…» — «Абсолютно, товарищ Сталин. Мы стеной встанем…» — «…Нэ надо лозунгов. Надоели эти лозунги. Вам нэ нужно повторять всакие глупости. Кстати, что ви сейчас пишите? Что-то я давно нэ читал ваших фэльетонов?» — «Не до фельетонов сейчас». — «…Это ви напрасно так говорите. Народу нужен сейчас хороший фэльетон. А то совсем грустно получается. Ви напишите. А если в редакции не примут, пазваныте мне. Я паправлю таварищей. Думаю, что аны меня послушают. А в театре, что за репертуар в этам Чикалове?» Я сказал, что в театре идут пьесы патриотического характера. «Парень из нашего города» и другие на военные темы.

— Очень правильно сказали, — подхватилась тетя Маша.

«…А как насчет класыки?» — спрашивает вдруг товарищ Сталин. «Классика сейчас не в моде», — говорю я. «…Напрасно. Класыка всыгда в моде. Сейчас народу очен нужен Шейкспир. Передайте таварищам. Особенно комэдии. Если народ будет смеяться, мы скарее победим этого Гитлэра… У Гитлэра, по-моему, плохо с юмором. Совсэм плохо. Иначе бы он нэ сделал такой глупости и нэ пошел би на Россию. Тоже мне, Наполеон хренов! Я посовэтовал товарищу Ефимову нарысовать карикатуру, па басне Крылова „Слон и моська“. Пасмотрым, как у него палучится…»

Дядя Митя не только выговаривал слова товарища Сталина, но и делал паузы. Как будто бы он не только слышал, как говорил наш Вождь и Учитель, но и видел, как он говорил.

«…А что ви сами сэйчас пишете?» — «Я пишу пьесу на библейский сюжет: „Предатель“. Тема революционная. Иуда — как положительный герой». — «…Вот это нэ совсем вэрно. Даже совсем нэвэрно. Предатель ныкогда, ны при каких обстоятельствах нэ может бить палажительным героем. У Христа била вэликая идея. Всё испахабили церковники. Они пошли по стопам Иуды, и Христа потэряли. Я вам советую: Быблия может подождать. Ныкуда она нэ денется. А сейчас напишите лучше какую-нибудь веселую мюзикальную камедию. Народ очень любит камедии. Плохо, когда народ пэрэстает смеяться. Помните знаменитый анэкдот про испанцев и Наполеона? До свидания, дарагой. Работайте. Мы вам мешать нэ будем…» — и выключился. Представляете, я даже не успел сказать спасибо.

Тут все стали говорить разом. Дядя Митя выпил второй стакан водки и скоро захрапел. А дядя Павлуша сказал, что этот разговор тут же необходимо непременно напечатать в газете.

— Если бы Он хотел напечатать, он бы это сказал. Он хотел, чтобы никто не знал про этот разговор.

— Но ведь Он сказал про классику! И передайте товарищам…

Тетя Маша всегда мечтала сыграть про «Ромео и Джульетту». Но во время войны Репертком ни за что не разрешил бы Павлуше это поставить! А теперь, значит — можно!

— По крайней мере, теперь никто не посмеет снять «Хозяйку гостиницы»! — заключила она. И оказалась права.

Теперь классиков на афишах стали писать большими буквами.