Гид

Костя его разглядел: толстые щеки, расширяющиеся книзу, как у собаки; усики Саддама Хусейна; маленькие глазки, разлапистые движения и ненатуральный голос. “О Господи, где моя Фроги, моя умная

Фро?! Так не хватает ее советов. Прямо как у Чехова, – оборвал он себя. – Где ты, Мисюсь?! А похоже ли наше время на чеховское? Скорее нет, потому что иллюзий нет – ни демократических, ни авторитарных.

Это-то и жутко!” А Зыркин уже пристроился на соседнем стуле и, склонившись к Кореневу, зашептал в ухо:

– Мы не знакомы, но я тебя всегда очень уважал. Напомню: я – Халдей

Зыркин. Халдей – это имя, но я его не стесняюсь! Подумаешь! И похуже имена бывают. Мы потом выпьем вина “на ты”. А пока о тебе поговорим.

Ты Борзикова в беде знал. И не выдал его. А он умеет быть благодарным. Не сомневайся, он тебя не бросит, найдет какое-нибудь место. Он пока без структуры, но структура возникнет, не сомневайся.

Я вот ему позвонил и сказал, что тут целую ночь думал, как улучшить будущую отчетность, и придумал. Знаешь, ему понравилось. Он вообще добр к людям, с которыми работает. Готов разумные предложения рассмотреть и поддержать. А потом ярко озвучить.

На них шикнула соседка, кинооператорша с усталым лицом, чтоб говорили потише, а то мешают ей вечер записывать. Зыркин, извиняясь, приложил руку к груди. Еще ниже склонившись к Кореневу, он хотел продолжить разговор, но изнывавший от непрошеного тыканья, не любивший панибратства Костя сухо сказал:

– Давайте послушаем, что говорят.

Говорил Борзиков:

– Запад – это болото, в котором русский неподготовленный человек может утонуть. В болоте этом нас хватает думка, а как же мы здесь будем, когда все раздеваются, ведь лягушки наш стыд видят. Вот наша задача – изничтожить всех этих лягушек. Я расскажу вам про Запад, в котором обитают миллионы земноводных, людей там нет. К человеческим особям они отношения не имеют. И кваканье их точь-в-точь как голоса враждебных радиостанций. Те тоже пыжились, квакали на всю Россию.

Конечно, бывают временные успехи. Но мы помним русскую народную историю, как одна лягушка пыжилась и раздувалась, чтоб быка превзойти. И – лопнула, так что ошметки ее в разные стороны разлетелись. Такая же судьба постигнет и западных лягушек, которые думают превзойти Россию.

Прозвучали смех и аплодисменты.

– Нам община нужна, – важно изрек философ Дегай.

Худенький, юркий, в темном костюме юноша, почти подросток, который, как шепнул Зыркин, вел колонку литературного обозревателя в НГ и которого зовут Саша Жуткин, сидевший через одного человека от

Борзикова, поднял руку. Он чувствовал важность момента и очень хотел умные слова говорить, не совсем понимая, куда попал и зачем.

– Я хочу сказать, что мы, русские, всегда были общинниками, и это в нас осталось, – почти завизжал он от удовольствия говорить в таком важном обществе. – Приведу пример. Вот мы все сидим в разгульной компании за одним столом, а под столом нежные красавицы ласкают нас.

Мы стонем от удовольствия и говорим о Боге и России. Это и есть русская община. Так и живет великая русская интеллигенция!

Кинооператорша сплюнула сквозь зубы на пол.

– Ну и негодяй, – прошептала она.

Борзиков тоже поморщился. Интеллигенцию он не любил, как и положено великому человеку. А тут получалось, что ее вроде хвалили. Он поднял руку, показывая, что хочет сказать:

– Интеллигенция – это другое. Она всегда только о себе думала.

Вначале сбежала на так называемом “философском пароходе” из революционной России. Потом благополучно жила при Гитлере. А Адольф разве лучше Кобы был? Или они так философией увлечены были, что не приметили лагерей и уничтожения миллионов? Продажные шкуры, перед

Западом лебезили всегда за кусок хлеба с маслом да сверху еще чтоб мармеладом помазали. Вот когда была война во Вьетнаме, разве подняла пресловутая русско-советская интеллигенция голос против этой войны?

А ведь там напалмом людей жгли. А это ужасно, кожа шипит, лопается, мясо горит. Думала об этом наша интеллигенция? Не думала, а только поддакивала Западу. Интеллигенция наша все стонала, что ей цивилизация нужна, чтоб сортир теплый был. Но если ты интеллигент, зачем тебе цивилизация? Ты должен Данте читать, и этого достаточно.

Можно и не Данте, можно и другого великого – имен называть не буду.

Костя почувствовал, что его трясет от такой наглости передергивания фактов. Конечно, все здесь игра, смысла реального нет, но ведь слова чего-то стоят. За слова когда-то убивали, сажали, в лагерях морили.

В конце концов, директор же просил его выступить. А уж как он выступит – это его дело. И наплевать на камуфляжных! К горлу подступил комок, он боялся только, что голос сорвется и он не сумеет сказать как надо. “Надо без крика”. Он поднялся:

– Можно ли мне тоже два слова как приглашенному гостю?

Борзиков уже сел и со своего председательского места заулыбался ему, кивая головой и делая рукой приглашающий жест, мол, милости просим.