Гиганты и игрушки

«Японская трехгрошовая опера» и «Потомки Робинзона» были ярким и важным этапом творчества писателя, но все же не главным его направлением. Им стала тема борьбы вьетнамского народа за свою независимость.

Кайко избегает громких слов о гуманизме, но все его творчество истинно гуманно. Именно высокий гуманизм, чувство ответственности за судьбы мира побудили его поехать корреспондентом во Вьетнам, чтобы рассказать правду о том, что там происходило. Его репортажи составили впоследствии книгу «Вьетнамский дневник». Верный своей манере, вдумчиво и обстоятельно, с большой внутренней убежденностью говорил он в ней о борьбе народа, отстаивавшего свою независимость, и предсказывал обреченность любого посягательства на его свободу.

Вьетнамские впечатления легли в основу трех романов: «Сверкающая мгла», «Мрак среди дня» и «Горькое похмелье»[2]. Самый значительный из них — «Сверкающая мгла». В нем писатель показал вьетнамскую трагедию через восприятие американского сержанта, уверенного, что американские солдаты спасают Вьетнам от «коммунистической угрозы», что они защищают интересы вьетнамского народа, который якобы сам не в состоянии еще понять, кто его настоящий друг. Сержант ослеплен официальной пропагандой, он искренне верит в освободительную миссию американской армии. Но логика любой несправедливой войны в конечном итоге заставляет участвующего в ней сделать выбор: встать на сторону народа или его врагов. Убаюкивающие рассуждения о том, что народ не понимает своей пользы, что он не дорос до осознания происходящего, что американские солдаты его искренние и бескорыстные друзья, — эти рассуждения способны обманывать лишь на первых порах, но они рано или поздно приходят в столкновение с действительностью и рассыпаются в прах. Именно это и произошло с американским сержантом, который расстреливает мирных жителей, так и не сумевших «понять», что американская армия — «армия-освободительница». Так всегда заканчивается «защита интересов народа» вопреки его воле — она оборачивается пулями.

В «Сверкающей мгле» вновь звучит тема, постоянно волнующая писателя: не забывайте человека, не подменяйте человека толпой, дайте ему самому решать, что для него благо и что для него зло.

Обратимся к трем первым повестям Кайко. Читатель встретится в них с так называемым средним японцем, с обстоятельствами его жизни и деятельности. Сюнскэ из «Паники», художник из «Голого короля», безымянный рассказчик и Айда из «Гигантов и игрушек» — все это «маленькие люди», «винтики» гигантской капиталистической машины, перемалывающей судьбы людей. Они деятельны и добросовестны, они в меру сил и обстоятельств стараются честно исполнять дело, им доверенное, которое, быть может, даже соответствует их понятиям о собственном предназначении. Но их победы и поражения никак не связаны с судьбой отдельного человека, индивида, хотя, казалось бы, именно ему, именно его интересам они служат. Вот тут-то и возникает закон множественности, закон толпы. Выясняется, что в современной Японии, где действует этот закон, человек как личность — ничто.

Посевам бамбука угрожает нашествие крыс. Мелкий, чуть заметный на иерархической лестнице, чиновник Сюнскэ делает все, что в его силах, чтобы спасти посевы. Но что он может сделать в своем честном и безнадежном стремлении избавить людей от ужасов эпидемии? Пока и количество крыс и уничтоженные ими посевы выражаются малыми числами, бедствие совершенно не волнует высокое начальство. Обездоленный человек? Такого понятия для него просто не существует. Лишатся средств к существованию какие-то десятки, пусть даже сотни безымянных людей? Что ж из того, — ведь это не грозит ни служебными осложнениями, ни политическим скандалом. Стоит ли в таком случае ломать голову над разрешением столь пустячной проблемы?! Но урон от нашествия крыс растет, надвигается массовое бедствие, — вот уже страхом охвачены не отдельные люди — толпа, и тогда страх охватывает самих «отцов города», сознающих свое бессилие: безразличие парализовало их способность действовать в интересах людей. Охваченные страхом перед толпой, они способны только лживо заявлять, что с крысами покончено, — попытка хоть немного, хотя бы на несколько дней отдалить надвигающуюся на них катастрофу и удержаться у власти.

Конец повести подобен притче о Крысолове из Гамельна: словно зачарованные волшебной дудочкой, крысы устремляются к озеру и гибнут. Притчевость здесь только подчеркивает условность такого разрешения конфликта, убеждая в том, что в жизни подобный конфликт не был бы разрешен, ибо забыт человек.