Гиганты и игрушки

Прижимался ко мне ласково и чуть робко. Но за этим чувствовалась избалованность единственного ребенка, — если я молчал, он толкал меня, тыкал пальцем мне в грудь, а не то заходил за спину и щипал. И не просто, а с вывертом, сильно вцепляясь в кожу двумя ноготками. Я вздрагивал от обжигающей боли и чувствовал — мальчика так и трясет. Но мне было радостно — наконец-то с него начинает слезать оболочка. Он наступал на меня, пытаясь избавиться от скованности, терзавшей его, словно опухоль. В таких случаях я отдаю себя на съедение. Не умею увертываться, как Ямагути. Тот, чтобы сберечь свои силы, приучает детей к автоматизму. А я, беспрестанно возясь с ребятишками, упустил какой-то момент и теперь уже не могу писать сам. Живые человечки заменили мне краски и холст.

Ведь тогда я взял Таро ловить крабов, чтобы он полюбил песок, реку и пруд. Чтоб перестал быть таким чистюлей. И он почувствовал, как прекрасна, мягка и тепла земля. На следующий день, едва он пришел в студию, я протянул ему пузырек с красной краской для рисования пальцем. Он уже без всякой брезгливости раскупорил бутылочку, обмакнул палец и стал красить бумагу, пока не закрасил всю сплошь, — обычно так делают малыши из детского сада. Протягивая мне лист, он смущенно сказал:

— Оборотень.

— Гм…

— Оборотень в горах, — и постучал по бумаге пальцем.

Немного спустя, когда я кончил смешивать гуашь и закурил, Таро опять подошел ко мне. Я спросил его — одними глазами, в чем дело. С очень серьезным видом он зашептал:

— Знаешь, куда пошел оборотень?

— В горы, да?

Таро недовольно покачал головой. Словно невзначай, я вытащил чистый лист бумаги и сказал:

— У, оборотни — они шустрые. Я знал одного — он как-то напился сакэ и давай бежать со всех ног!

У Таро заблестели глаза.

— Куда?

— В Данию.

— Ну… А мой на улицу!

Он взял у меня бумагу, сунул кисточку в краску и начал рисовать — порывисто, но неуверенно. Потом протянул мне еще не просохший лист, и я увидел нечто бесформенное и непонятное.

— Оборотень стал мальчиком, — объявил он.

— Ишь ты!

— И сел в автобус.

— Вон оно что!

— А потом сдох.

Таро снова обмакнул палец в краску и закрасил часть рисунка.

В этот день Таро сделал два рисунка. Интересно, что оба раза он пользовался только красной краской. Это значило, что в своем эмоциональном развитии он на несколько лет отстает от детей своего возраста. Мне известно по опыту, что красный цвет — это цвет гнева, символ атаки и замешательства. Таро с чем-то боролся. Почему оборотень вдруг превратился в мальчика, сошел с гор и сел в автобус?

У Таро нет друзей. Дети из нашей студии его тяготят. Играть с невоспитанными, грязными ребятишками с улицы мачеха не позволяет, и он всегда одинок. Рисунком Таро мстил за свое одиночество. Вот почему оборотень стал мальчиком, а потом умер. Так что странная выдумка Таро имеет довольно ясную подоплеку. И он по-своему прав.

Но я не мог довольствоваться этим изящным логическим построением. В ярко-красной мазне мне чудилась фигурка Таро. Мальчик рвался из привычной среды, ему хотелось куда-то бежать, но куда же, куда?.. Я смотрел на закрашенную красным бумагу, где никто, кроме меня, ничего бы не смог разобрать, и видел открытую рану. Рану эту необходимо углублять. Вот о чем я раздумывал, сидя в темнеющей студии, пропитанной сладковатым ребячьим запахом.

Вскоре я побывал у госпожи Ота, предварительно созвонившись с нею. Мне хотелось кое о чем ее расспросить. С господином Ота отношения у меня были сложные, не то что у Ямагути. Я не мог откровенно сказать ему, в чем вижу причину изломанности Таро. Господин Ота вышел у меня из доверия. Может, он и способный коммерсант, но отцовских чувств лишен начисто. Так что он может лишь затруднить мою задачу.

Я стоял в холле и с острой тревогой ожидал появления хозяйки дома. Как-то она встретит меня, какими глазами посмотрит? Но вот она появилась, такая же, как всегда, — цветущая, выхоленная, подтянутая, примерная мать и жена. До чего это все не вязалось с ней — картина ночного вокзала, последняя электричка, запах вина. Увидев меня, она низко поклонилась.

— Я вас ждала. Проходите, пожалуйста.

Она провела меня по коридору в гостиную. Я уже был в этой комнате — в тот раз, когда повел Таро на речку. На светлых стенах плясали яркие блики весеннего солнца. Там, где лучи его падали на картины, холст казался прозрачным. Полотна, видимо, принадлежали художникам, которые пользовались покровительством господина Ота, и говорили о довольно капризном вкусе хозяина. Здесь все было вперемежку — натюрморт в стиле Сезанна, а рядом — абстрактное полотно Ямагути под Никольсона. Должно быть, господин Ота приобретал картины заочно, — просто давал секретарю деньги на их покупку. Я закурил, ожидая, пока госпожа Ота сядет.