Гигиена убийцы. Ртуть

– Как-то не вяжется с характером этой кривляки. Но вернемся к технике: вы представляете себе женское исподнее того времени? При том, каким оно было, у мужчин ничего не вышло бы без содействия женщины. Неужели вы думаете, что Клелия, расставаясь с невинностью, сама этому способствовала?

– Девушки проявляют порой неожиданную смелость.

– Вы говорите по собственному опыту?

– Не будем менять тему. Фабрицио – пылкий юный итальянец, герой одного из величайших романов прошлого века. Он без ума от любви к Клелии, и после бесконечно долгого ожидания ему наконец выпадает счастье остаться с любимой наедине. Если он не воспользовался случаем, то он просто размазня!

– Я же не говорю, что он к ней вовсе не прикасался, я говорю, что делал он с ней не это.

– Да? А что же, интересно узнать?

– Слово «движение» в моем понимании скорее предполагает ласку.

– Что же он ласкал? Выражайтесь яснее.

– Ну, не знаю… Может быть, грудь.

– Немногим же он довольствуется, ваш красавчик. Надо быть совсем бесчувственным чурбаном, чтобы не захотеть большего.

– «Мой красавчик»? Вы так говорите, будто я автор. Я лишь комментирую написанное.

– Вздор. Великие книги потому и великие, что каждый читатель становится их автором. Вы прочитываете их так, как вам хочется. А хочется вам совсем немногого.

– Дело не в том, чего мне хочется. Если бы Стендаль хотел, чтобы Клелия потеряла невинность в таких обстоятельствах, он сказал бы больше. Он не ограничился бы двумя туманными фразами.

– Непременно ограничился бы. В этом вся прелесть. А вам нужны подробности?

– Да.

– Это Стендаль, Франсуаза, а не Брэм Стокер. Читайте лучше про вампиров: гемоглобиновые сцены понравятся вам больше.

– He говорите дурно о Брэме Стокере: я его обожаю.

– И я! Я люблю и груши, и гранаты. И я не требую от груш, чтобы они походили вкусом на гранаты. Груши я люблю за их утонченную сладость, а гранаты – за кровь, брызжущую на подбородок.

– Нечего сказать, сравнение отменное.

– Кстати, если вам нравятся вампиры, обязательно прочтите «Кармиллу» Шеридана Ле Фаню.

– Возвращаясь к «Пармской обители», не стоит ли признать, что мы обе правы? Если Стендаль удовольствовался в этом месте двумя фразами, возможно, он хотел двусмысленности. Или, быть может, сам не мог определиться.

– Допустим. Но почему для вас настолько важно, чтобы это было так?

– Сама не знаю. Мне кажется, что двое могут ощутить глубокую близость, не познав друг друга в библейском смысле этого слова.

– Тут наши мнения совпали.

После этого массаж продолжался в молчании.

Лонкур наведался к Франсуазе Шавень в пурпурную комнату минут через десять после того, как она туда вернулась.

– Я принес вам «Кармиллу», поскольку догадался, что вы меня об этом попросите.

– Я вижу, вы по-прежнему не пропускаете ни словечка из наших разговоров.

– Было бы глупо лишать себя такого удовольствия. Слушать, как две молодые женщины дискутируют о дефлорации Клелии, – просто наслаждение. Кстати, я согласен с вами: я тоже думаю, что Конти осталась девственницей.

– Удивительно слышать такое от вас. Вы ведь не сторонник целомудрия, – фыркнула Франсуаза.

– Вы правы. Но Фабрицио дель Донго я считаю полным идиотом. Отсюда и мое мнение.

– Не вижу ничего удивительного в том, что сластолюбивый старикашка презирает юношу-идеалиста.

– Не более удивительно, что чистая молодая женщина презирает сластолюбивого старикашку.

– Вы пришли ко мне, чтобы поделиться своими взглядами на литературу?

– Я не обязан перед вами отчитываться. Я люблю поговорить с вами, вот и все.

– А я с вами – нет.

– Мне это безразлично, моя дорогая. Вы вообще мне очень нравитесь. И еще мне нравится смотреть на ваше милое личико, когда я привожу вас в негодование.

– Тоже типично старческая утеха.

– Вы не представляете, какое удовольствие доставляют мне подобные комментарии. Осуждайте меня, я это обожаю. Вы правы, у меня свои утехи – уж какие есть. Да будет вам известно, они восхитительны, куда лучше мимолетных удовольствий молодости. Я рожден быть старым. Мне повезло: я состарился давным-давно. В сорок пять лет я уже выглядел на все шестьдесят пять. Море избороздило морщинами мое лицо.

– Не желаю слушать ваши откровения.

– Когда я встретил Адель, мне было сорок семь, а ей восемнадцать, но разница в возрасте казалась куда больше. Почему я вам это рассказываю? Да потому, что вы единственный человек, с кем я могу поговорить об Адели. Я никогда ни с кем о ней не говорил по вполне понятным причинам.

– Вам хочется о ней поговорить?

– Отчаянно хочется, ведь я молчал двадцать лет. Хэзел ничего не знает и ни в коем случае не должна узнать. Иначе ее головку могут посетить ненужные мысли.

– И главное – у нее откроются глаза на ложь, которой вы ее окружили. Она не знает, что ее ночные сорочки принадлежали ее предшественнице. Не знает, кто был архитектором этого странного дома: она думает, что вы его таким и купили.

– Она еще многого не знает. И вы тоже.

– Что ж, расскажите, раз уж вам совсем невмоготу.