Гиль

При прежних порядках арестанты приучены были к тому, чтобы во всем и всегда видеть один произвол смотрителей; смотрители, для удобнейшего вымогательство взяток или из-за начальнического самолюбия, словом и делом старались поселить в арестантах убеждение, что они все могут сделать и изменить радикально все порядки тюрьмы; о правилах и законе арестант обыкновенно не слыхал; вследствие того и законные требования устава они начинали также считать за смотрительскую прихоть: считая свои требования законными, арестант обыкновенно протестовал и вызывал высшее начальство для жалобы, а когда ему говорили, что начальства не будет, он настойчиво требовал его. Явись начальство, укажи арестанту, чего закон от него требует, — и он бы охотно покорился; но у нас выходило наоборот: смотрители самые требования закона старались выдавать за свою личную власть, чтобы выказать свою силу. Вот разгадка тех протестов и бунтов, которые совершались в наших острогах по поводу самых законных поступков смотрителей. И в таких случаях арестанты действовали крепко и дружно, не выдавали никого, несмотря на самые суровые меры и страшные наказания. Прежде всего арестантство старалось сбыть ненавистного смотрителя. Всякие, до того сохранившиеся, сделки с ним прерывались; все, что сохранилось в тайне, что терпеливо сносилось, выходило наружу; вся деятельность смотрителя подлежала строгой оценке и учету. Опытное арестанство знало до мелочной подробности, что отпускалось на острог, на что обязан был расходовать смотритель и что он удерживал в свои доходы, на чем экономил и где наживался; все это высчитывалось до последней копейки. А так как подобные грехи водились и за самыми строгими, распорядительными и исправными смотрителями старого острога, то арестанты всегда находили повод жаловаться. Острог мгновенно наполнялся кучей претензий по поводу дров, свечей, гнилой пищи, скверной муки, по поводу задержания платья, белья и т. п. То и дело арестанты подавали всевозможные жалобы стряпчим, прокурорам, директорам тюремного комитета и всяким властям, посещавшим острог. Вызывались для тайных аудиенций жандармские власти; самые ехидные прошения и доносы сыпались градом на голову смотрителя. В свою очередь, рассерженный смотритель еще настойчивее начинал искоренять малейшие нарушения правил: отнимался табак; строго преследовалась картежная игра; замки навешивались на камеры; арестантам давали меньше прогулок или совсем не выпускали их; за все проступки употреблялись самые суровые наказания; доносчики тщательно разыскивались и пр. Часто смотрители доходили до неуместной придирчивости, до средств мести чисто противозаконных; так держали арестантов за замками целые дни, не выпускали их вовремя за нуждой, задерживали обед, пользовались пристрастно правом расправы за проступки и пр. Но как ни допекали арестантов, как ни допытывали их о зачинщиках и заговорщиках, — ничего не узнавали. Арестанты спокойно лежали под розгами и не говорили ни слова; они несли наказания, но продолжали жалобы, подвохи и делали все наперекор смотрителям. Розги обсекались об их тело; кандалы обнашивались; тайные карцеры обсиживались, а арестанты все стояли на своем. Но, вынося всевозможные наказания, арестанты не останавливались подводить мины под начальство. Если нельзя было допечь смотрителя претензиями, арестанты пускались на хитрости; они старались подвести смотрителя под дело, которое вызовет следствие над ним и подсудность. Если не находилось такого предлога под рукою, то надо было создать его, а изобретательность арестантства в этом случае была неистощима. Они обвиняли смотрителей преимущественно в участии в таких преступлениях, в которых играли роль сами арестанты; таким образом это дело было в руках обвинителей, например, обвиняли смотрителей и доносили, что они содействовали и поощряли в остроге производство фальшивых бумажек или способствовали скрытию краденых вещей.