Гильфердинг А

Говоря о свирепых морских разбойниках, закоренелых язычниках, ранах, летописец Гельмольд сознается, что им были врождены многие добрые качества, в особенности почитание родителей и гостеприимство. В этом последнем качестве самым видным образом проявлялась для иностранца славянская общительность, и действительно, немецкие писатели не надивятся гостеприимству балтийских славян. Послушаем рассказы двух свидетелей, как они изображают, на противоположных концах Балтийского поморья, один у вагров, другой у поморян, гостеприимство славянского народа. Гельмольд, повествуя о своем путешествии с одним немецким епископом по земле Вагрской (около 1155 г.) говорит следующее: "Прибыслав (князь бодричей и вагров, которого немцы ужасно притесняли) попросил нас завернуть к себе в дом, несколько в сторону от дороги, по которой мы ехали; он принял нас с великой заботливостью и радушием и приготовил богатое угощение. Перед нами поместили стол, уставленный двадцатью кушаньями. Тут-то я узнал на опыте, о чем прежде слышал по рассказам, что нет народа приветливее Славян своим гостеприимством. В приглашении гостя они все как бы нарочно соревнуют друг другу, так что никогда не приходится страннику самому просить у них приема. Что ни приобретет Славянин своим трудом, хлеб ли, рыбу ли, дичь ли, он все израсходует на угощение и считает того лучшим человеком, кто щедрее. Случается даже, что эта страсть показаться пышным и расточительным ведет к воровству и грабежам. На эти проступки смотрят снисходительно, извиняя их долгом гостеприимства; у Славян законом является поговорка: "Что ночью украдешь, на утро раздавай гостям". Если же случится (впрочем, это бывает чрезвычайно редко), чтобы кто-нибудь отверг странника и не принял его, то считают делом правым сжечь его дом и имущество, и все единогласно называют такого человека бесчестным, подлым и стоящим всякого поругания, который бы отказался уделить гостю часть своего достатка".

А вот что говорится о поморянах.

"Удивительное дело, у Поморян не снимается никогда со стола кушанье; у каждого хозяина есть отдельная изба, чистая и нарядная, которая служит только для стола и угощения: в ней стоит стол со всякою едою и питьем, всегда накрытый, и когда одно блюдо опорожнится, несут другое; от мышей покрывают блюда скатертью самою чистою, и так кушанье всегда готово и ждет гостей, и во всякий час, когда захотят поесть, гости ли придут, или одни домашние, то вошедши в столовую избу, найдут все готовым".

С такой общительностью и таким гостеприимством соединялась у балтийских славян большая сострадательность к ближнему. Они не допускали, чтобы кто-нибудь у них впал в нищету или просил милостыни; если кто от болезни или старости становился немощен, то отдавали его на руки родным, и те ухаживали за ним весьма заботливо. Таким образом, не было у ран и поморцев, о которых немецкие писатели рассказывают эти подробности, людей бедных и нищих, и если приходил к ним нищий из чужой земли, то они его гнали с презрением, как бродягу, который за что-то недоброе оставил свою родину.

Были ли балтийские славяне, подобно своим соплеменникам, склонны к песням и веселью, об этом нет известия; но оно вероятно, при всей их воинственной суровости. По крайней мере, когда было где-нибудь празднество в честь богов, то собиралось изо всех окрестных мест множество народа, часто несколько тысяч, и тут пели песни, играли в игры, плясали, кричали.

XXIV

Общее заключение о характере балтийских славян.-Их характер в истории.-Значение у них некоторых племенных названий

Таков был характер этих людей: основание доброе, общительность и любовь к ближнему; но на этом основании, вызванная обстоятельствами, воинственность, породившая быт строгий и суровый, воинственность, часто переходившая в склонность к разбою, в жестокость и свирепство; одним словом, народ, в сущности, добрый и не жестокий, но ожесточенный.

В истории же балтийские славяне выступают и действуют не в полноте своей природы, вместе добродушной и суровой: о кротости, об общительности нет и помина, и является только война за войной, жестокость за жестокостью. Так их поставила судьба: окруженные постоянной опасностью, теснимые отовсюду врагами, разъединенные между собой, они не могли не жить односторонней жизнью народа, который только и думал о войне и защите, который вечно был в бою.