Гилгул

«Повозка медленно катилась вдоль улицы, от базарной площади к храму. Накрытое окровавленной голубой милотью тело подрагивало в такт шагам волов. Тонкая, белая, как мрамор, рука мертвого свесилась с повозки и теперь касалась пальцами земли, оставляя в бархатистой пыли тонкую полосу. Женщина — низенькая, седоголовая, с отрешенным лицом — шла следом. Она не плакала. Взгляд ее был устремлен на стены храма, возвышающиеся над крышами домов. Позади женщины шагала толпа. Люди выглядывали из окон и торопливо выходили на улицу. Они не знали, что такое убийство, но знали, что такое смерть. Молчание, нарушаемое лишь тяжкой поступью волов да скрипом телеги, было страшным. Словно те, кто присоединялся к толпе, скорбели вместе с несчастной старухой, растворяясь в ее безмолвном горе. С каждой минутой процессия становилась все многолюднее и страшнее. Никто не решался приблизиться к матери убитого юноши ближе, чем на три шага, словно боясь сгореть в чужой тоске. Поэтому казалось, что между горожанами и старухой протянулась невидимая стена. Прохожие, попадавшиеся навстречу, отступали в переулки, пропуская толпу, а потом и сами присоединялись, шепотом выспрашивая соседей, что же случилось. Молчаливый гнев, смешанный со злостью и праведным негодованием, вызревал в самом сердце толпы, давая благодатные всходы. Повозка вкатилась на площадь и остановилась против южной стены, сквозь служительские ворота которой виднелся Храм. Возница торопливо отошел назад и смешался с горожанами, опустив взгляд. Толпа застыла в ожидании. Задние не могли разглядеть, что происходит впереди, но понимали: несчастная мать пришла просить Господа о справедливости. Жаркий шепот покатился над головами. „Кто это сделал?“ — „Кто осмелился?“ — „Кто не испугался кары Божьей?“ — понизив голос, спрашивали одни. „А вы не знаете? — мрачно отвечали другие. — Адмийцы! Кто же еще способен на такое?“ — „Племя, проклятое Га-Шемом!“‹Га-Шем (иврит) — Это Имя. Аналог слову „Бог“. В Торе Имя Бога пишется полностью и состоит из четырех букв: „йод“, „гей“, „вав“, „гей“. Оно носит название „тетраграмматон“. В молитвенниках оно заменяется двумя буквами „йод“.›. — „Не зря же Господь лишил их рассудка!“ Внезапно в толпе возник ропот. Он зародился у храма и волной поплыл по заполненным людьми улицам.

— Что? Что там? Что? Женщина, до сих пор стоявшая молча, вдруг шагнула вперед и сдернула окровавленную милоть с мертвого тела. Не сводя подслеповатого взгляда со священных стен, она тихо, дрожащим голосом произнесла:

— Это был мой сын… Толпа застыла. Несколько секунд над площадью висела абсолютная, непроницаемая тишина. Настолько плотная, что от нее начинало звенеть в ушах. Гнев толпы, все еще не нашедший выхода, моментально разросся до неимоверных размеров и вырвался на свободу чьим-то хриплым отчаянным выкриком:

— Правосудия! И несколько тысяч глоток подхватили этот крик-призыв:

— Правосудия!! Правосудия-а!!! Толпа мгновенно превратилась в черный страшный монолит, и этот монолит, безудержный в своей жажде мщения, покатился к воротам.

* * *

Лот завтракал, когда вошел Иосиф. Человек рассудительный и здравомыслящий, именно он являлся связующим звеном между Адмой и властителями Содома, Гоморры и Севаима. Иногда Иосиф навещал Лота и разговаривал с ним. Почти всегда он приходил с улыбкой, но сегодня на лице его застыло мрачное выражение. Младшая дочь подала гостю вина в глиняной чаше, тот кивнул в знак благодарности, присел, сделал глоток и только потом завел разговор.

— Ты уже слышал? — спросил он, глядя то в чашу, то на улицу, где гудела толпа.

— О чем?

— Сегодня ночью кто-то убил хасидея, Хранителя ворот. — Лот откусил хлеб, запил его вином. — Стража всю ночь обыскивала город, но поймать убийц так и не удалось.

— Убийц? — спокойно переспросил Лот. — Их было несколько?

— Их было двое, — прежним мрачным тоном пояснил Иосиф. — Страж заметил движение у стены и спустился посмотреть, что там такое. Услышав его шаги, убийцы сбежали. Лот сделал еще глоток, якобы раздумывая, затем спросил, стараясь, чтобы его голос звучал как можно спокойнее:

— Он сумел рассмотреть их?

— Страж свидетельствовал, что это были горожане. Один толстый, низкий, хромой и в лохмотьях. — Впервые за весь разговор Иосиф взглянул Лоту в глаза. — Второй рослый, но внешности его страж не запомнил. Лот не сразу нашелся, что ответить. Описание Исаака было кратким, но точным. И всему городу было известно, кого боготворил толстяк. Лот отломил хлеб, сунул кусок в рот и принялся жевать.

— Ты говоришь об Исааке? — спросил он.

— По описанию это и был Исаак, — тихо, но жестко ответил Иосиф.

— Исаак — не убийца.

— Пути Господни неисповедимы. Вчера еще Исаак не был убийцей, но сегодня кто сможет поручиться за него? Лучше, если мы сами выдадим его хасидеям, показав смирение свое, и кротость, и покорность свою. Иначе не миновать беды.

— Исаак — не убийца, — повторил Лот, отставляя чашу и устремляя на Иосифа встречный взгляд. — Раз ты знаешь это, значит, знает и Господь. Он всемогущ и не допустит обличения невиновных. Среди адмийцев нет убийц Хранителя.