Гиляровский

— Он у меня уже гири поднимает! — похвастался им Гиляровский.

И, поставив ребенка на ножки на стол, он подал ему две гири, с которыми делают гимнастику. Мальчишка надул щеки и поднял одну из них со стола. Я пришел в ужас. Что, если он выпустит гирю из рук и расшибет себе ею ноги?

— Вот! — воскликнул с восторгом отец. — Молодчина!

Таким образом я нежданно-негаданно оказался на даче у Гиляровского в Краскове».

Комментарии, как говорится, излишни.

* * *

А впрочем, интересно здесь не только самовольство Гиляровского по отношению к беспомощному гимназисту — этими фокусами нас уже не удивишь. Любопытно другое — газетные обрывки вместо билетов. Вряд ли нашего героя знали все без исключения обер-кондукторы и билетеры. Тем более из текста Чехова вовсе не следует, что эти люди опознали Гиляровского. Ни поздоровались, ни как-нибудь особенно взглянули. Ничего подобного. Просто приняли бумажку за билет — все.

Положа руку на сердце, признаюсь: мне неоднократно приходила в голову мысль — а вдруг «король репортеров» сотрудничал с царской охранкой? Очень уж он был информирован, очень уж многое ему сходило с рук. Гиляровский вполне мог устроиться «на службу» в 1881—1882 годах, когда лишь начинал работать репортером и готов был на многое ради своей журналистской карьеры.

Но именно история с обрывками бумаги полностью реабилитировала для меня дядю Гиляя. Очень уж она напоминает случай со знаменитым Вольфом Мессингом. Тот, будучи еще подростком, ехал из Польши в Германию не имея билета. Спрятался под вагонной лавкой, думая, что его не заметит контролер. И разморился, уснул.

Но контролер оказался внимательным. Растормошил, потребовал: «Молодой человек, ваш билет». Еще не отошедший толком ото сна Вольф Мессинг протянул кусок газеты, про себя моля, чтобы случилось чудо, чтобы контролер решил, что этот клочок и есть билет.

Каково же было изумление Мессинга, когда строгий железнодорожный служащий прокомпостировал газету и сказал: «Что же ты, дурачок, прячешься? Вставай, скоро Берлин».

Гиляровский, по всей видимости, обладал недюжинными экстрасенсорными способностями (сам не отдавая себе в том отчет, ведь ни соответствующей литературы, ни «кружков по интересам» в те времена не было). Этим объясняется и невероятная способность находить общий язык и с бандюганами, и с сильными мира сего, а также чутье: в такое-то время в таком-то месте что-то обязательно должно произойти. А репортерская работа лишь способствовала совершенствованию этого дара.

* * *

В 1886 году у нашего героя родилась дочка Надежда. Владимир Алексеевич остепенился окончательно — снял квартиру в Столешниковом переулке, на третьем этаже. Именно в Столешниках ему и доведется прожить всю оставшуюся жизнь, которой не прошло еще и половины. И его квартира вскоре сделается одним из символов Москвы.

Зять нашего героя В. Лобанов так писал о знаменитой, можно сказать, даже легендарной квартире Гиляровского: «Через переднюю, оклеенную незамысловатыми цветистыми обоями, проходили видные русские писатели и деятели культуры. Среди них Л.Н. Толстой и А.П. Чехов, А.М. Горький, Леонид Андреев, А.И. Куприн, Иван Бунин, Владимир Маяковский и Сергей Есенин, многие ныне здравствующие писатели, музыканты, представители театрального мира.

В передней стоял большой желтый деревянный диван, на котором любил сидеть Лев Николаевич Толстой. Обычно он заходил в Столешники по пути домой, в Хамовники, из Училища живописи на Мясницкой, где занималась его дочь Татьяна.

Неприметна была в передней Столешников стоящая около дивана чугунная подставка для тростей и зонтов. Этой подставкой часто пользовался А.П. Чехов.

Приходя в Столешники, писатель заботливо помещал в подставку свою палку.

— Не забудешь, уходя, где оставил свою палку или зонт, — говорил Чехов.

Эта подставка являлась предметом особого внимания жившей в семье Гиляровских Екатерины Яковлевны Сурковой, уроженки села Большая Городня близ Серпухова, выкормившей дочь В.А. Гиляровского — Надюшу. Е.Я. Суркова даже много лет спустя после смерти Чехова заботливо следила за подставкой».

Екатерина Яковлевна говорила жене Гиляровского:

— Надо, Марья Ивановна, чтобы чеховские вещи всегда у нас в порядке были.

На что сам Владимир Алексеевич обычно отвечал: