Гиллеспи и я

Меня сопровождали три надзирателя: миссис Фи и двое мужчин. Все они были в цивильной одежде, и мы пересекли оживленную привокзальную площадь инкогнито, под видом четверых приятелей, собравшихся в «Старый дымокур»[10]. Поезд уже поджидал на платформе; для нас был зарезервирован весь первый вагон. Я думала, меня отправят вместе с Белль, но, видимо, опасаясь, что при встрече мы тотчас вцепимся друг другу в волосы, полиция вновь изолировала меня от «подельницы». На этой неделе ее с мужем должны были перевести в тюрьму Калтон-хилл. Конечно, нам предстояло увидеться на суде — правда, не впервые: мне довелось лицезреть парочку в феврале, на первом заседании. К тому времени, часами сидя в камере без дела, я мысленно рисовала образ супругов Шлуттерхозе, постепенно добавляя все более неестественные черты, пока оба почти не утратили человеческий облик. Я представляла их грязными, уродливыми тварями, с желтыми клыками и отвисшими челюстями, однако в суде шерифа с удивлением обнаружила, насколько они на самом деле непримечательны. Когда меня привели в зал, похитители уже сидели на скамье подсудимых. Оба выглядели заурядными до оскомины: Белль оказалась щуплой и смазливой — правда, губы у нее были тоньше, а лицо грубее, чем у сестры; одевалась она бедно, но чисто. Шлуттерхозе был грузен, усат и растрепан, с квадратной челюстью и глубоко посаженными глазами, и чем-то напоминал монстра Франкенштейна — хотя, возможно, у меня излишне разыгралось воображение.

Цель первого заседания — убедиться, что стороны готовы к судопроизводству, а потому слушание продлилось не более десяти минут. Все шло своим чередом, но, когда нас уже собирались отпустить, Белль ни с того ни с сего плюнула мне в лицо и разразилась отборной бранью, а Шлуттерхозе поднес руку к горлу и угрожающе замахал на меня. К счастью, вмешалась охрана и увела парочку прочь.

Такая злоба со стороны совершенно незнакомых людей огорошила меня. Быть может, они хотели произвести впечатление на шерифа, но не преуспели: Спенс покачал головой, собирая бумаги; наверняка подобная сцена была ему не в новинку. На мой взгляд, никто не способен все время притворяться. Спенс не хуже меня понимал, что в тот день парочка показала свое истинное лицо, уронив маску благопристойности. Интересно, как они будут вести себя в Высшем суде, перед присяжными, газетчиками и публикой, и перед председателем — лордом Кинберви.

Из всей поездки я помню только ужасный холод в купе. Надзиратели неотлучно были рядом, но все время тихо переговаривались между собой, оставив меня наедине с тяжелыми мыслями. В Эдинбург мы прибыли около полудня, затем пересели в кэб и доехали до Риджент-роуд. Издалека Калтон-хилл напоминал дворец. Едва ли найдется еще одна тюрьма, расположенная в столь живописном месте: казалось, я прибыла в свои личные Афины, как полагается, с Парфеноном. Увы, изнутри тюрьма, мягко говоря, не соответствовала внешнему размаху. По сырой камере гуляли сквозняки. Я находилась там одна, в полной изоляции от других заключенных. Впрочем, в Калтон-хилл обнаружились свои преимущества. Днем и ночью внизу сновали поезда, и в беспрерывном стуке колес было что-то умиротворяющее; из окна открывался великолепный вид на город. Чтобы заглянуть в крошечное окошко, приходилось изо всех сил вытягивать шею, однако ради грандиозной панорамы стоило постараться, а суровый пейзаж казался вполне уместным для такого случая.

* * *

В среду утром мне сообщили, что Каски уже в Эдинбурге и хочет меня видеть. Он привел с собой Мьюрхеда Макдональда, молодого, подающего надежды адвоката, которому предстояло защищать меня в суде. По правде говоря, я предпочла бы председателя палаты адвокатов, но, к сожалению, он был занят. Признаюсь, при виде юного Макдональда я загрустила: не верилось, что в свои двадцать восемь он осилит дело такой сложности. Адвокат был приземист и румян, с мелкими чертами лица и приплюснутым носом, почти без шеи, зато с большими оттопыренными ушами. Во всем его облике было что-то гномье. До этого Каски отрекомендовал Мьюрхеда в свойственной ему сдержанной манере — как лучшего среди начинающих адвокатов, обладающего острым умом и неунывающим характером, полезными в таком деле. Однако мне он казался неоперившимся юнцом, и я сомневалась, хватит ли у него опыта, чтобы тягаться с верховной властью. Обвинение возглавлял Джеймс Эйчисон — помощник генерального прокурора, известный своей звериной хваткой и артистизмом. Каллен и прочие обитатели Дьюк-стрит, не чуждые театру, не раз разыгрывали сцены, подражая его эффектной жестикуляции. Ходили слухи, что Эйчисон искусно манипулирует присяжными, не брезгуя нечестными методами.

— Вы знакомы с Эйчисоном, мистер Макдональд? — спросила я. — Сталкивались с ним в суде?

— Пока нет, — ответил адвокат неожиданно приятным густым голосом. — Но несколько раз наблюдал его в деле. Не волнуйтесь, мисс Бакстер, я осознаю силу противника. — Он потер руки, словно в предвкушении боксерского раунда.

— Если бы только Эйчисон, — сказал Каски. — Не забывайте о Прингле.