Гиллеспи и я

Итак, в последующие несколько дней я не спускала глаз с Кеннета, впрочем, не нарушая привычного образа жизни. Распорядок его был весьма однообразен: в половине девятого он шел на работу и открывал лавку в девять; обедал в половине третьего, как правило, в кафе «Бачелорс» в парке; ровно в шесть закрывал лавку и возвращался на Стэнли-стрит, иногда заглядывая в квартиру номер одиннадцать поиграть с Сибил и Роуз, затем шел ужинать к матери; потом он чаще всего возвращался в парк выпить в баре. Похоже, он подружился с работниками Выставки, и, как только парк закрывался на ночь, Кеннет исчезал в таверне «Каледониан» с компанией разнообразных приятелей. На мой взгляд, в его поведении не было ничего подозрительного. Он пропадал в питейных заведениях, а не в притонах, где курят опиум. Выпивал, но не более, чем свойственно людям его возраста и происхождения. Наконец я задумалась, не кроется ли тайна Кеннета в прошлом. Однако, как вскоре выяснилось, развязка не заставила себя долго ждать.

В субботу вечером, проведя несколько приятных часов на Выставке, я направилась к дому. Мне хотелось прогуляться вдоль реки к северу, перейти мост Принца Уэльского, подняться к живописному кольцу домов, павильонов, башен и шпилей Вудленд-Хилла — настоящему королевскому венцу Глазго, откуда открывалась великолепная панорама города, — и, наконец, спуститься в Квинс-Кресент, который на фоне Вудленд-Хилла выглядел скромной тиарой. Сгущались сумерки, но благодаря чуду электричества все было отлично видно. В огромных окнах Восточного дворца горел яркий свет, к востоку и западу простирались мерцающие огни города, заводов и верфей. В воздухе витал запах дыма из Павильона технических новинок, слышался рокот динамо-машин, бесперебойно работающих до закрытия Выставки. До этого дня было еще далеко, и публика, как обычно, стекалась к Волшебному фонтану, радужные струи которого сверкали в небе и затейливо отражались в реке.

Подходя к центральному мосту, я заметила Кеннета Гиллеспи. Удивительное совпадение — я как раз думала, нет ли его в парке. Кеннет выходил из курильни «Хауэллс» в сопровождении высокого типа в черной широкополой шляпе, в котором я узнала младшего из гондольеров. Они стояли совсем близко, и я запросто могла окликнуть Кеннета, но было поздно, я устала и потому сделала вид, будто смотрю в окно курильни, чтобы остаться незамеченной. Приятели наверняка направлялись в «Каледониан». Они прошли по тропе к реке, болтая, на минуту задержались у киоска с шоколадом, но я была слишком далеко и не слышала слов. Судя по всему, гондольер почти не говорил по-английски. Интересно, как он объяснялся с местными?

Поблизости вспыхнула спичка — полный мужчина остановился прикурить сигару на пороге «Хауэллс», затем двинулся через мост, оставляя за собой манящий кисловатый шлейф дыма. Я и сама мечтала о сигарете, но сейчас было не до того. А пока я любовалась через окно курильни на уставленные товаром полки и узорчатые зеркала. Внутри было нарядно и уютно, и, казалось, запах табака через стекло сочился мне навстречу. Из зала спустились две служанки, очень хорошенькие, в накрахмаленных передниках и белых чепчиках. Какой-то джентльмен, опершись локтем на стойку, флиртовал с девушкой. Я снова вспомнила о гондольере. Местные прозвали двух венецианцев «синьоры Ваниль и Карамель», поскольку для жителя Глазго любой итальянец непременно ассоциируется с мороженым и сладостями. Нед неоднократно рисовал гондольеров. Я находила эти картины весьма вычурными, но Педен все время подначивал его продавать их как сувениры с Выставки. Я была невысокого мнения о взглядах Уолтера на искусство и про себя придумала о нем скороговорку (Педен — педант, портретист попугаев, прилипала, позер и попрыгун) и надеялась, что Нед не поддастся его влиянию.

Словом, мои мысли рассеянно блуждали. Спустя несколько мгновений я вновь отвернулась от окна и с удивлением обнаружила, что Кеннет с гондольером исчезли. Я посмотрела по сторонам. Никого. Я отправилась на то место, где они только что стояли, и вгляделась в кусты — снова никого. Беспокоясь, не приключилась ли с ними беда — ведь уже совсем стемнело, — я рискнула пойти к реке. Кое-где берег круто обрывался вниз, и приходилось шагать крайне осторожно. Убедившись, что на восточной стороне пусто, я направилась к первому мосту, надеясь, что они спустились к реке побросать камешки, покурить или еще по каким-то мужским нуждам.

Можете ли вы представить, что за зрелище открылось мне в тени под невысоким мостиком? Во-первых, я и сама не сразу поняла, как его расценивать. Во-первых, мужчины дрались. Синьор Карамель, по-видимому, напал сзади и хитростью одолел противника: улегшись на Кеннета, он обхватил его рукой за шею и прижимал его к земле так, что тот глухо стонал. Почуяв опасность, я собиралась было закричать, как вдруг осознала, что на самом деле между молодыми людьми происходит вовсе не ожесточенная борьба, а некий акт совершенно иной природы; итальянский лодочник, как теперь говорят, «катался с Кеннетом на качелях».

* * *