Гильотина в подарок

Антон рванулся вперед, но Еремин железной хваткой остановил его гуманный порыв.

Небо уже просветлело, а высотки все еще горели вдалеке. Праздничная московская ночь плавно переходила в праздничное утро.

Заревел мотор джипа «вранглер» розово-черной расцветки, навсегда уносящегося из жизни Антона.

– Что, так и будем стоять?! – крикнул он Косте, вцепившись в подоконник.

– Что предлагаешь? Поймать такси? Вызвать милицию?

Следователь опустился в кресло и закурил.

– Хотя бы милицию, – неуверенно произнес Полежаев.

– Отец ее все равно отмажет. А сядет овечка Оля. Ей припишут все смертные грехи. Я не могу так поступить с женщиной хотя бы потому, что несколько часов назад делил с ней постель.

Антон уселся напротив и провел рукой по трещинам столешницы.

– Что же делать?

– Спать. Сон – самый мудрый советчик. Иди ложись, а я подремлю в кресле.

Костя закрыл глаза и тут же засопел. Писатель еще долго гладил погибшую столешницу и рассматривал остатки пиршества. Потом поплелся в спальню…

Их разбудил телефонный звонок. Первым к трубке поспел Еремин.

Он услышал душераздирающие всхлипы, и медленный голос (или это со сна все казалось медленным и тихим?) проговорил:

– Это Катрин. Патя разбилась. Нет больше моей Пати…

– Она была одна?

– Обе разбились. Все разбилось. Все разбилось.

– …Сейчас!..

Два месяца спустя

Не знаю, с чего начать. В голове – морской прибой и стоны гагар. Впрочем, они, наверно, не стонут. Это больше человеку свойственно – стонать.

Я выслушал вчера историю и всю ночь стонал, а сегодня мне кажется, что все это вы придумали специально, чтобы расстроить меня. Чтобы стонал.

Не могла она столько натворить. Наговорила на себя. Ей-богу, наговорила!

Да что я, в самом деле? Разве не понимаю, откуда все?

Начну, так и быть. Сколько можно метаться, бредить, скулить? Зла вы мне все равно причинить не сможете. Разве только сбросите в морскую пучину. Только разве это зло?

Я женился довольно поздно. В двадцать семь лет. Ей было девятнадцать. Красивая, обаятельная француженка. Училась в Москве. Мои родители нас обеспечили всем. Не буду говорить, кем был мой отец. Сами догадываетесь. На дворе был махровый застой.

Я привык к разгульной жизни. Кати ходила с животом, а я бегал по девкам. Короче, плевал на все. Наверно, не любил. Она, бедная, страдала, ревела ночами и все такое.

Потом, когда уже дочка немного подросла, заявила: «Ты гуляешь, и я буду гулять!» Не знаю, то ли я извращенец какой, только это мне понравилось. Своих любовников в отместку мне она водила прямо в дом. Я прорубил в стене глазок и с удовольствием наблюдал за ее кувырканиями. Когда мужик уходил, я сам набрасывался на Кати. Не мог устоять.

Так мы жили, называя это свободной любовью, и совсем не думали о третьем существе, живущем с нами под одной крышей. Считали, что Патя маленькая, ничего не понимает. Какое заблуждение! У ребенка есть глаза, уши и мозг, впитывающий и обрабатывающий все увиденное и услышанное.

Однажды Кати уехала к отцу в Париж и оставила со мной девочку. Ей уже было десять. Ночью я привел в дом женщину. Патя уже спала. Во всяком случае, я так считал.

Мы выпили, стали кувыркаться и все такое. И в один прекрасный момент, когда я лежал на спине, а девица извивалась над моим пахом, я обратил внимание на глазок, который сам же выдолбил в стене. Я понял, что за нами наблюдают. Но это не остановило меня, а только возбудило.

На следующий день я никого не привел. Накупил всяких сладостей. Делал это бессознательно. Думал, порадую дочку. Только порадую. А теперь точно знаю: для соблазна все! Для соблазна! Животные мы, как ни поверни!

Ужинали при свечах. Говорили исключительно по-французски. «Папа, с какого глаза ресничка упала?» – «С правого». – «Загадывай желание!» – «Чтобы ты поскорее выросла и была красавицей из красавиц!» – «Я уже красавица!» – обиженно заявила она. – «Ну да! Ну да! – оправдывался я. – Конечно, красавица, только маленькая еще!» – «И вовсе не маленькая!» – задиралась Патя.

Демонстративно вышла из-за стола и отправилась в ванную. Принимала там душ. Позвала меня потереть спину. Обычно это делала Кати.

Она попросила, чтобы я потер без мочалки. «Мочалка колючая! Ну ее!» Я потер ей не только спину. Она извивалась, дрожала, как взрослая. Я не мог на это равнодушно смотреть. Тут же в ванной и взял ее.

Когда вернулась жена, наша жизнь превратилась в ад. Дочь начала устраивать сцены, ревновать меня к матери. Просто-напросто не давала нам с Катрин уединиться. Я перестал водить в дом других женщин, потому что Патя обещала облить соляной кислотой любую, с кем я лягу в постель. Вот такие детские фантазии.

Кати же продолжала совершенствоваться в искусстве секса. Дочь ей никак не препятствовала. Это меня задевало. Я стал исчезать из дома. Проводил время у подруг. Всякое мое возвращение из таких загулов сопровождалось истериками и драками – Патя набрасывалась на меня с кулаками, норовила выцарапать мне глаза. Точь-в-точь как ревнивая жена. А жену это лишь забавляло. «Так ему! Так ему, похотливому самцу!» – со смехом подначивала она.