Гильзы в золе: Глазами следователя

В милицию в ту ночь Татьяна приехала в машине с решеткой на окнах. Взрослого задержанного куда-то увезли. Мальчика оставили в комнате дежурного. Женщина не хотела уходить и просидела в коридоре до утра. Ее лицо горело. Татьяне казалось, что в складе поймали не сына, а ее. Удобные, туманные слова из «святой» книги, которыми она прежде во всех случаях утешала себя, теперь отлетели, как шелуха. Окружающее стало четким и беспощадно обнаженным. Дети безбожников спали в теплых кроватях, а ее сын сидел под присмотром вооруженных людей. Богу не было никакого дела до нее и ее сына.

Утром ей придется возвращаться домой, встречаться с соседями, которые предупреждали Клюеву, что сын пошел по плохой дорожке. «Тебя с твоим богом судить надо, — ожили в памяти слова управдома. — Твой отпрыск третий раз на моей кладовке замок ломает. Скажи ему, что там, кроме веников, ничего нет».

Татьяна тогда оскорбила управдома, потому что сына в кладовке никто не поймал. А что она скажет теперь?

И хотя управдом и соседи по-прежнему вызывали у Клюевой неприязнь, Татьяна уже не оправдывала себя. Напротив, чем длиннее становились минуты ожидания, тем безжалостнее она терзала себя упреками.

Незаметно подкралась мысль: «Домолилась».

Клюева испугалась этой мысли, но отогнать ее уже не могла. Она обвиняла себя в слабости веры, но этот упрек вызывал еще большее раздражение. Татьяна вспоминала, где, когда и что говорилось ей о Борисе.

«Нагуляла, а теперь за библию, а чадушку на улицу, От забот прячется». Эти слова соседки она мысленно повторяла бессчетное число раз, и щеки ее горели, как от пощечин.

Ночи, казалось, не будет конца.

Наступило утро. Судьба Бориса Клюева решилась не вдруг. Когда выяснилось, что за ним приходили домой учителя из школы-интерната, оперуполномоченный задумался. Первой мыслью было направить подростка в школу-интернат Но преступление Клюева считалось нешуточным, и никто не мог заранее угадать, каким будет его влияние на товарищей по классу и общежитию. Лейтенант решил сначала побывать у Клюевых, а потом поговорить с директором интерната.

Медленное сентябрьское солнце подымалось над домами. По широкой асфальтированной магистрали бежали такси, самосвалы, троллейбусы. В заводские корпуса вливались потоки людей, спешивших на работу.

Вместе с оперуполномоченным Татьяна ехала домой.

Зажатые многоэтажными зданиями, неожиданно появились невысокие строения первых послевоенных лет. Мотоцикл остановился у нужного дома.

Полутемная комната была освещена лампадой. Перед тремя рядами икон и иконок чадил тусклый огонек. Сверху сумрачно глядели засушенные лики. На другой стене топорщились концы обрезанных проводов: репродуктор был снят. На тумбочке лежало евангелие.

Здесь жил Борис Клюев.

Потом оперуполномоченный пошел по соседям.

Татьяна осталась стоять, прислонившись к шкафу. Она пылала от стыда и отвращения к себе.

Теперь оперуполномоченному многое стало ясно. Возвратившись в отдел милиции, он по телефону пригласил к себе директора школы-интерната.

Выслушав лейтенанта, директор не высказал своего мнения и решил посоветоваться с учителями. Вернулся он в милицию с группой ребят.

Ответ был положительным. Бориса брали в пятый класс.

Клюев ушел из милиции, окруженный гурьбой воспитанников.

Татьяна и сын стояли за оградой школы. Борис вышел проводить мать.

— Учись, сынок. Специальность дадут и человеком станешь. А мы с Володей проведывать будем. Ты у нас в семье — мужчина.

Татьяна поцеловала его и хотела перекрестить. Но неожиданно для себя удержала руку.

Солнце стояло уже высоко. Наступал день.

МАТЬ И ДОЧЬ

В дочери Мымрикова не чаяла души. Она выстрадала ее. В детстве девочка непрерывно болела. Матери казалось, что за дочь она несет заслуженный крест судьбы.

В молодости Елена Мымрикова работала официанткой. Ее стройная фигура в крохотном белом передничке притягивала к себе десятки мужских взглядов. Она знала посетителей, которые обедали в ресторане, чтобы только увидеть ее. Постояннее других был один из командированных, живший уже около месяца наверху, в гостинице. Он не досаждал ей приставаниями, не писал записок, как другие клиенты, не назначал свиданий, но Мымрикова видела, что он ходит в ресторан ради нее.

Встретились они случайно. Елена шла к портнихе, приезжий спешил куда-то на завод по делам.

Знакомый остался в ее памяти порядочным человеком. Мымрикова во всем винила только себя. Уезжая из города, он оставил ей свой московский адрес, откуда-то из Сибири выслал крупную сумму и часто писал из разных городов. Но Елена увлеклась аккордеонистом из ресторанного джаза. Тот был на семь лет моложе московского знакомого. Лето пролетело, как один день.

Она спохватилась слишком поздно.