Гималайские маки (СИ)

Попыталась открыть дверь, но створки не поддались ни на сантиметр.

Черт!

Она оглянулась в поисках хоть чего-то, что могло бы послужить оружием: швабра, палка, ритуальный нож в конце концов…

Черт!

От полотен с религиозной тематикой запестрило в глазах. Яркие краски, вязь тибетских букв, загадочные символы то ли хитроумных узлов, то ли мудрено нарисованных свастик — золото, охра, кармин, лазурь… Слишком насыщенно, слишком сочно и не ко времени нарядно. Наконец в темном углу под маской какого-то мифического чудовища или демона повелительница увидела жезл. Схватила его обеими руками и понеслась обратно к двери.

Золотыми черепушками на конце метровой палки Мака со всего размаха ударила по массивным створкам. Раз. Второй. Третий… Бесполезное занятие. Даже ни единой щепки не смогла выбить из деревянного полотна.

Чертыхнулась от собственного бессилия и накатившей злости на Соула, который запихнул ее в дурацкий храм, будто она какая-то мелкая бесполезная девчонка. Снова удар по двери. Отчаянно. Со всей силы. Разве она слабачка, чтобы вот так избавляться от нее?! Разве эта чертова палка в ее руках не помогла бы сейчас Соулу, который один на один остался с тиграми?! Разве ее сила только в оружии: глефе или косе?! Чушь! Мака последний раз врезала по двери: скорее в бессильной ярости, чем с надеждой что-то изменить.

Повелительница даже не пыталась унять клокочущее внутри пламя злости. Лучше уж злость, чем страх. Потому что гнев дает силы, а вот ужас парализует и отупляет. Она не будет сейчас думать ни про Блэк Стара с Цубаки, которым в противники достался загадочный шаман с Косой Смерти, ни про Соула с тиграми наедине. Не будет строить догадки, что или кто мешает двери открыться. Пусть это будет шаманская магия, а не тело по ту сторону… Нет! Она не будет об этом думать! Не будет позволять липкому ощущению паники взять над собой верх из-за папы, ведь она пока не представляет, как спасти его из плена Чованга. Мака Албарн просто для начала найдет способ выбраться из этой чертовой тюрьмы!

Она кинулась в соседнее помещение, пронеслась мимо золоченого алтаря, уставленного ритуальными чашами и дымящимися благовониями, сквозь облако дурманящего сандала и горькой смолы, через еле слышное колебание воздуха от протяжного бесконечного «а-а-а», последовавшего за ней. К свободе. К одному из нескольких маленьких окон вдоль разукрашенной стены. Краем глаза заметила, как нога угодила в бесформенную тень, что двигалась в квадратном пятне света от ближайшего окна, краем уха уловила монотонную мелодию, краем души почувствовала что-то неладное, неправильное в том, что происходило сейчас. Но времени обращать внимание, останавливаться и анализировать не хватило, поэтому повелительница, не сбавляя скорости, подскочила к окну с занесенным для удара жезлом и вдруг застыла на месте.

За хрупкой преградой пыльного стекла не оказалось ни равнины, ни снега, ни знакомых комнат дома Албарнов. Там вообще не было ничего, кроме серого дыма и силуэтов в нем. Все происходящее за окном напомнило Маке театр теней.

Приглушенный стеклом лающий голос слышался теперь не таким отрывисто резким, а две тени в тумане разыгрывали перед повелительницей представление вслед за словами шамана:

— Много сотен лет назад один мудрый монах бонпо по имени Гуру Чованг попытался убить ведьму, которая из года в год досаждала его родной деревне. Ему это не удалось, но он смог наложить на нее заклятие. С тех пор ведьма, имя которой было Гома-кьи, не могла больше отбирать жизни людей, если они того не желали. Монах возрадовался, но радость его оказалась недолгой. Однажды Гома-кьи явилась к Човангу и открыла истину человеческой природы. И ужаснулся монах, поняв, насколько человек лицемерен, подл, завистлив, как сильно его одолевают алчные желания и низкие пороки. А истина, которую узрел мудрый монах, заключалась в том, что люди ценят только тех, кто рядом и кто близок им по крови или духу.

Голос шамана и действо силуэтов за окном полностью поглотило Маку. Она не замечала, как мерное бом-бом-бом ритуального барабана удар за ударом повторяет ритм ее сердца: учащенный поначалу, но ставший теперь размеренным. Как барабанная дробь постепенно подчинила себе сердечный такт и замедлила его по прихоти невидимого барабанщика. Дыхание ее стало глубоким, а воздух внутри помещения все больше полнился горькими испарениями смолы и удушающе сладким сандалом. Приторная отрава попадала в легкие с каждым новым вдохом и туманом оседала в сознании. Мака смотрела в окно, а Чованг вел свой рассказ дальше: