Гимн Лейбовицу

– Этого не может быть! Ты поступил правильно, отправив его назад до того, как он нашел что-то еще. Но хуже всего тот старик, про которого он болтает. Это уже слишком. Больше, чем он, нашему делу может повредить только целый поток невероятных чудес. Несколько настоящих случаев – конечно! Мы должны показать, что чудеса связаны с заступничеством блаженного – только тогда может пройти канонизация. Но нельзя с этим перегибать! Взять, к примеру, блаженного Чена. Причислен к лику блаженных двести лет назад, однако до сих пор не канонизирован. А почему? Потому что его орден проявил излишнее рвение. Каждый раз, когда у кого-то проходит кашель, – чудесное исцеление! Заступничество блаженного! Видения в подвале, явления на колокольне… воплощения на колокольне… Все это больше похоже на истории о призраках, чем на список чудес. Может, несколько случаев и произошли в действительности, но когда столько шелухи… Ну?

Отец Чероки поднял взгляд. Костяшки пальцев, прижатые к краю стола, побелели, а лицо окаменело. Кажется, собеседника он совсем не слышал.

– Прошу прощения, преподобный отец?

– То же самое может произойти и здесь, вот что, – сказал аббат и принялся снова расхаживать по кабинету. – В прошлом году был брат Нойон со своей чудесной петлей палача. Ха! А в позапрошлом брат Смирнов при загадочных обстоятельствах излечился от подагры. Каким же образом? Да коснувшись Реликвии блаженного Лейбовица – так утверждают наши оболтусы. А теперь этот Фрэнсис… Он встречает пилигрима, одетого во что? – в килт из той самой дерюги, которую набросили на голову блаженного Лейбовица, прежде чем его повесить. А что у пилигрима вместо пояса? Веревка. Какая? А та самая… – Он ненадолго умолк, глядя на Чероки. – Судя по твоему виду, ты это еще не слышал? Да? Ну ладно, не можешь ответить, значит – не можешь. Нет, нет, Фрэнсис этого не говорил, он просто сказал… – Аббат Аркос фальшиво изобразил своим грубым голосом фальцет. – Брат Фрэнсис просто сказал: «Я встретил старичка и подумал, что он – пилигрим, идущий в аббатство, потому что он шел в ту сторону. На нем была старая мешковина, перевязанная веревкой. И на камне он начертил метку, и она выглядела вот так».

Аркос достал из кармана мехового халата клочок пергамента, поднес его к лицу Чероки и – без особого успеха имитируя голос брата Фрэнсиса – добавил:

– И я не понял, что она означает. А вы знаете?

Чероки посмотрел на символы  и покачал головой.

– Я тебя не спрашивал, – буркнул Аркос своим обычным голосом. – Так сказал Фрэнсис. Я тоже не знал.

– А сейчас знаете?

– Да. Кто-то их нашел. Это – «ламед», а это – «цади». Буквы из иврита.

– Цади ламед?

– Нет – справа налево. «Ламед цади». Звук «л» и звук «ц». Если бы тут были знаки гласных, то это читалось бы как «луц», «лоц», «лец», «лац», «лиц» – что-то в этом роде. А если бы между этими буквами были и другие, то это можно было бы прочесть как Лллл-угадай-кто.

– Лейбо… Хо! Нет!

– Хо! Да! Брат Фрэнсис об этом не подумал – это пришло в голову кому-то другому. Брат Фрэнсис не выдумал историю про капюшон из мешковины и веревку палача – это сделал кто-то из его дружков. И что теперь? Уже сегодня все послушники пересказывают друг другу милую сказочку о том, как Фрэнсис встретил в глуши самого блаженного. О том, что блаженный проводил мальчика туда, где лежало это добро, и сказал ему, что тот найдет свое призвание.

Чероки растерянно нахмурился:

– Так сказал брат Фрэнсис?

– НЕ-Е-ЕТ! – заревел Аркос. – Ты что, вообще меня не слушаешь? Фрэнсис ничего такого не говорил. А жаль, разрази меня гром: уж я бы тогда показал этому негодяю! Но по его словам все выходит мило и просто – более того, даже туповато. А выискивать смыслы он позволяет другим. Я с ним не разговаривал – отправил его к ректору Реликвий, пусть он с ним разбирается.

– По-моему, мне стоит побеседовать с братом Фрэнсисом, – пробормотал Чероки.

– Да! Когда ты пришел, я еще сомневался – а не поджарить ли тебя на костре. Ну, за то, что ты его сюда прислал. Оставил бы его в пустыне, тогда бы он сейчас не нес этот невероятный вздор. С другой стороны, кто знает, что еще он раскопал бы в том подвале. Так что ты правильно поступил, вернув его.

Чероки, который поступил так, основываясь на совсем других доводах, решил, что в данном случае лучше промолчать.

– Поговори с ним, – прорычал аббат. – А затем пришли его ко мне.

* * *

Ясным утром понедельника, в девять часов брат Фрэнсис робко постучал в дверь кабинета аббата. Крепкий сон на жестком соломенном тюфяке в хорошо знакомой келье и скудный завтрак, возможно, и не возвратили чудесным образом силы его изголодавшемуся телу и не полностью прояснили выжженное солнцем сознание, однако, по крайней мере, привели его в чувство, и теперь он понимал, что ему грозит опасность. Более того, он был настолько напуган, что поначалу его стук в дверь не услышал никто – даже сам Фрэнсис. Через несколько минут он набрался храбрости и постучал снова.