Гимн Лейбовицу

– Если вкратце, то у брата Армбрастера настроение – vespero mundi expectando[49], а у брата Корноэра – «заря нового тысячелетия». Корноэр что-то переставляет, чтобы расчистить место для оборудования, Армбрастер орет: «Проклятие!», брат Корноэр кричит: «Прогресс!» – и они снова бросаются друг на друга. А потом приходят ко мне, чтобы я уладил дело. Я браню их за то, что они поддались гневу. Они конфузятся и десять минут заискивают друг перед другом. Шесть часов спустя брат Армбрастер рычит: «Проклятье!» – так, что дрожит пол… С ссорами я могу разбираться, но тут, похоже…

– Обычное нарушение правил поведения. Что, по-твоему, я должен сделать? Запретить им сидеть за общим столом?

– Вы могли бы их предупредить.

– Ладно, разберусь. Это все?

– Все, Domne. – Он пошел было прочь, но остановился. – А, кстати. По-вашему, машина брата Корноэра будет работать?

– Надеюсь, что нет! – фыркнул аббат.

Отец Голт удивился:

– Почему же вы разрешили ему…

– Потому что поначалу мне было интересно. Однако его работа привела к таким потрясениям, что теперь я жалею о своем решении.

– Тогда почему вы его не остановите?

– Потому что надеюсь, что его проект дойдет до абсурда без моей помощи. Если машина не заработает – кстати, как раз к приезду тона Таддео, – это послужит ему напоминанием, что он пришел в религию не для того, чтобы построить в монастырском подвале генератор электрических сущностей.

– Но, отец аббат, вы должны признать, что это будет великое достижение – если он добьется успеха.

– Я не должен ничего признавать, – холодно ответил дом Пауло.

Когда Голт ушел, аббат – после небольшой дискуссии с самим собой – решил сперва разобраться с Поэтом-братцем, а уж потом заняться проблемой «проклятие против прогресса». Проще всего заставить Поэта убраться из королевских покоев – и желательно из аббатства, из окрестностей аббатства, с глаз долой, из сердца вон. Однако надеяться на то, что «простейшее» решение поможет избавиться от Поэта-братца, не приходилось.

Аббат спустился со стены и пересек двор, направляясь к гостевому домику. Он пробирался на ощупь, поскольку в свете звезд здания превратились в темные монолиты, и лишь в нескольких окнах мерцали горящие свечи. В королевских покоях было темно; впрочем, Поэт придерживался странного распорядка дня и сейчас, возможно, был у себя.

Зайдя в дом, аббат нащупал нужную дверь и постучал. Сразу никто не ответил, однако он услышал слабое блеяние, которое – возможно – доносилось из покоев. Он постучал снова, затем попробовал открыть дверь. Она отворилась.

Темноту смягчал слабый красный свет углей в жаровне; в комнате стоял запах испортившейся пищи.

– Поэт?

Снова еле слышное блеяние – на этот раз его источник был ближе. Аббат подошел к жаровне, подтащил к себе раскаленный уголь и поджег щепку. Затем посмотрел по сторонам и содрогнулся, увидев, что комната завалена мусором. Он перенес огонь на фитиль масляной лампы и пошел осматривать покои. Прежде чем поселить сюда тона Таддео, их придется отмывать и окуривать (а возможно, еще и изгонять демонов). Вот бы заставить заняться уборкой самого Поэта-братца!..

Во второй комнате дом Пауло внезапно почувствовал, что за ним наблюдают. Он медленно огляделся.

На полке стоял кувшин с водой. Из нее на аббата смотрел глаз. Аббат кивнул, узнав его, и пошел дальше.

В третьей комнате он наткнулся на небольшую горную козу, которая стояла на высоком шкафу и жевала листья репы. Коза, урод с рождения, была лысой и в свете лампы отливала синим.

– Поэт? – негромко осведомился аббат, глядя прямо на козу и приложив руку к наперсному кресту.

– Я здесь, – ответил сонный голос из четвертой комнаты.

Дом Пауло облегченно вздохнул. Коза продолжила поедание зелени. Воистину, ужасная была мысль.

Поэт лежал на кровати; рядом стояла бутылка вина. Он раздраженно заморгал единственным здоровым глазом.

– Я спал, – пожаловался он, поправив черную повязку на глазу.

– Так вставай и немедленно отсюда убирайся. Брось свои вещи в прихожей, чтобы комнаты проветрились. Если хочешь, можешь поспать внизу, в келье конюха. А утром вычисти здесь все сверху донизу.

На секунду поэт принял оскорбленный вид, затем резко засунул руку под одеяло. Что-то схватив, он вытащил наружу кулак и задумчиво на него посмотрел.

– Кто жил в этих комнатах до меня?

– Монсеньор Лонги, а что?

– Любопытно, кто занес сюда клопов. – Поэт разжал кулак, схватил что-то пальцами, раздавил между ногтями и отбросил в сторону. – Пусть достаются тону Таддео. Мне они не нужны. Они едят меня живьем с тех самых пор, как я здесь поселился. Я хотел покинуть монастырь, но раз уж вы предложили мне мою старую келью, я с радостью…

– Я не собирался…

– …воспользуюсь вашим гостеприимством. Только до тех пор, пока не допишу книгу, разумеется.

– Какую книгу? А, не важно. Просто убери отсюда свои вещи.

– Сейчас?

– Сейчас.

– Хорошо. Больше ни одной ночи с клопами. – Поэт скатился с кровати, задержавшись, чтобы приложиться к бутылке.

– Отдай мне вино, – приказал аббат.

– Конечно. Выпейте, оно довольно приятное.