Гимн Рождества

– Нет, – поправил он ее, – я со своими друзьями в опасности из-за того, что мы намерены начать сегодня днем, но и сам переворот, и его дату мы задумали задолго до твоего появления. Ты сделала эти последние дни и прекрасными, и бесценными. Я их никогда не забуду. И тебя.

Он поставил ее на ноги и обнял. Кэрол припала к нему. Как ей хотелось любить его, прикасаться к нему!

– Сними эти холодные тряпки, – прошептал он, расстегивая пуговицы ее плаща. – У меня есть во что тебя одеть, пока ты не согреешься, а потом я сниму с тебя все.

Пальцы у нее до сих пор не отогрелись и не могли развязать шнурки, поэтому ему пришлось снять с нее и туфли. Она сидела на краю матраса, закутавшись в грубое шерстяное одеяло, которое он отыскал для нее, а он растирал ей ступни, пока они не обрели способность чувствовать. И лодыжки. И икры, и колени, и бедра.

– Мне кое-чего хочется, – шепнул он, касаясь губами ее колена.

– Все что хочешь. – Она была готова опуститься на кровать, чтобы, он брал ее столько и как ему хочется, раз он здесь, рядом с ней. Только бы не терять его из виду!

– Станцуй со мной. – Поразительная вещь! Когда он поднял голову, чтобы видеть ее реакцию, в его глазах было озорство.

– Станцевать, – повторила она безучастно. Потом поняла:

– Вальс?

– Подожди. – Он вышел на минуту, которой оказалось вполне достаточно для того, чтобы она испугалась, что он не вернется. Она сказала себе, что нервы играют ею как хотят. Здесь, с Ником, она в безопасности. Командир Драмм ее не найдет. Леди Августа еще не вернулась. И все же она вздохнула с облегчением, когда он появился, глядя на дисковый плэйер и нажимая на кнопки. Он поставил музыку, какую хотел, и, когда она началась, протянул руку Кэрол. Та встала.

Босая, в купальном халате, сооруженном из обычного оливково-зеленого шерстяного одеяла – такие одеяла здесь использовали везде, где требовалась теплая, крепкая ткань, – она вошла в его объятья, и они опять танцевали так, будто были в бальном зале, в вечерних туалетах, будто играл настоящий оркестр.

Она сказала умоляюще:

– Не забывай меня. Ник, я не понимаю, почему мне так страшно. Если завтра, когда начнется восстание, с одним из нас что-нибудь случится, знай, что я люблю тебя.

– Т-с-с. – Он нежно прикоснулся губами к ее лбу и векам. Тихо засмеявшись, он попытался юмором отвлечь ее от мрачных мыслей:

– Не хочу думать ни о каком восстании, только о том, которое происходит сейчас у меня.

– Да не завтра, – поправилась она, настолько поглощенная смертельным страхом, леденящим кровь, что едва слышала его слова. – Уже сегодня. Осталось всего несколько часов.

– Женщина, замолчишь ли ты? Или я должен заставить тебя замолчать? Я не хочу беспокоиться о том, что случится или не случится днем. В эти оставшиеся часы я собираюсь обнимать тебя и протанцевать с тобой в последний раз, прежде чем мы переместимся в более просторные апартаменты. В следующий раз, Кэр, мы будем танцевать во дворце Вождей, и мы будем свободны, все мы. Но я хочу сохранить этот вальс в памяти, и я никогда не забуду, каково это – жить здесь, в этом доме, с тобой.

Теперь его голос звучал на самых низких, волнующих нотах, и все внимание Кэрол было захвачено этим голосом. Он обладал властью, заставляющей ее забыть все опасения о будущем. Ник умел сосредоточить ее мысли на настоящей минуте.

– Когда вальс кончится, – продолжал он, – я лягу рядом с тобой, положу руки на твое тело и буду целовать твою красивую грудь. И нежный живот, и прекрасный розовый вход, где меня всегда так восхитительно ждут. Твое лицо становится нежным и загорается внутренним светом, твое дыхание прерывается, я чувствую вкус твоих губ и твоего рта. Знаешь ли ты, как страстно жду я твоего стона в тот последний миг, когда я уже не могу сдерживаться и растворяюсь в твоей сладости?

– Ник. Мой дорогой, мой любимый. – Теперь они стояли не так, как стоит пара, танцующая вальс, на некотором расстоянии, необходимом для танцевальных движений. Ник привлек ее к себе, и они касались друг друга телами. На нем были только рубашка и брюки, верхнюю одежду он снял, когда Кэрол переодевалась. Края одеяла, в которое она завернулась, разошлись, и теперь к Нику прижималась узкая полоска ее дрожащего тела.

С каждым сказанным им словом ей становилось все жарче, а он говорил своим гипнотизирующим голосом, описывая все, что собирается делать, и все то дикое, жаркое, что будет делать она, выполняя его желания, и в конце концов ноги отказались ей служить. Она повисла у него на руках – ее единственной поддержке, – и слушала его, и не могла сдержать дрожь, и постепенно сходила с ума от мучительного желания. Но он все говорил и говорил тихим голосом, почти шепотом, и целовал ее лицо, и уши, и шею. И все это время звуки старинного вальса кружились вокруг.

– Пожалуйста, – шептала она, – Ник, пожалуйста.

– А-а-ах! – Его губы опять были на ее губах. – Я знал, что ты отзовешься на музыку, на слова и поцелуи. Тебе уже не так холодно?

– Ради Бога, – сказала она, задыхаясь.