Гимн шпане

Надо признать, выбор там был огромный, на каждом шагу нас останавливал очередной издатель — причем именно поэзии, бородатый, в потертых джинсах, и пытался убедить, что только среди его ассортимента мы обнаружим единственный в своем роде шедевр поэтического жанра. Здесь были книги всевозможного формата, часто с оригинальными, броскими обложками, но, к сожалению, в плохом исполнении и плохо напечатанные; на первый взгляд эти тексты, состоящие из рваных строк, все вместе производили ошеломляющее впечатление. С поэтами никогда не знаешь, чего ждать, — вот уж действительно, мягко выражаясь, особый мир, с этим не поспоришь, но посудите сами: «Твой мощной ствол / Проник мне в рот, / О, как там все кровоточит, / Как эта рана жжет. / О, радость дивная моя, / Я — госпожа твоя», — читали мы вместе с Мари-Пьер: ого, а они, похоже, неплохо проводят время. Господи, ты посмотри, это вообще ни в какие ворота: «Пиписька Зизи / В чехле из мягкой кожи, / Как хороша она, / Пиписька Зизи». Это детские стихи, объяснил издатель, первая книжка из новой серии. Мы потом долго обсуждали: если это «детские» стихи, что же будет дальше? — да, нечего сказать, любопытное место. Было жарко, и я предложил зайти в кафетерий. Когда мы какое-то время назад проходили мимо, там выступал ансамбль гитаристов, ребята пели что-то воинственное, жутко фальшивили, слов не разобрать, но общий смысл был ясен — йо-йо-йо и пронзительные вопли, а теперь на сцену вышел хипповатый старик: ну, блин, дает, воскликнула Мари-Пьер, — он снял штаны! Я обернулся, старик как раз нагнулся враскоряку и показал всем свою задницу. А я его знаю, сказал какой-то зевака позади нас, это Агиги Муна [42]. Думаешь, с сомнением произнесла женщина, стоявшая рядом с ним, не знаю, не знаю, вообще-то похож, но, по-моему, он уже сто лет как помер, сам посуди, когда он появился, нам было лет по двадцать. Тем временем старикан надел штаны и обрушил на присутствующих поток бессвязных обвинений против корриды: это ж стыдоба, если вам нравится бойня, вы просто звери, твари, варвары, пусть хоть один из вас наберется смелости и посмеет мне возразить. Никто не отреагировал; ну давайте, я жду, кто из вас признается, что любит корриду, это кровавое смертоубийство невинных животных? Мы смылись в бар, лично я умирал от жажды.

— Ну, что будем делать?

Честно говоря, я понятия не имел. Безусловно, тут были и серьезные люди с хорошими книжками, и настоящие психи. Мы пытались прощупать почву: скажите, пожалуйста, вы печатаете неизвестных авторов? Оказалось, это такая морока! Сначала надо было прислать им рукопись, которую потом читала отборочная комиссия, состоявшая, как правило, из уже издававшихся поэтов; представляешь, возмутилась Мари-Пьер, ты отсылаешь им свои стихи, а их читает и высказывает свое мнение придурок, написавший про пипиську, или еще хуже: какая-нибудь сволочь их крадет и публикует под своим именем — это обычное дело.

Так мы сидели, размышляя, стоит ли сделать второй заход, и я чувствовал, что Мари-Пьер совсем упала духом — какой смысл стараться, если все ниточки в руках у этих шутов, на фиг нам их расположение? Но я не мог потерпеть фиаско, особенно сейчас, когда удалось схватить удачу за хвост, — в последние месяцы мне поперло. Значит, так, сказал я, ты идешь по второму кругу и выбираешь трех более или менее симпатичных издателей, а я пока прикину, что делать.

На скамье в центре аллеи я увидел сидящую в полном одиночестве женщину, перед которой лежала стопка книг, посетители с уважением отмечали: молодец, сама издала свои стихи, — вот кто мне поможет. Книга называлась «Черный чертог». Добрый день, поздоровался я, подходя поближе, как идут дела? Она устремила на меня долгий взгляд белесых, навыкате глаз, полных недоверия. Это вы написали? Ее грудь вздымалась от медленного ритмичного дыхания, она кивнула: да, именно так. Текст, занимающий четверть обложки, объяснял, что подтолкнуло автора к созданию стихов: во-первых, жажда искупления, во-вторых, жажда славы, а еще непреодолимое желание наконец-то поведать остальным, так называемым нормальным людям о сумрачных коридорах психиатрической больницы — «черного чертога». Гм-гм, может быть, вы сумеете мне помочь, я бы хотел узнать, во сколько обходится издание собственной книги?

— Во что обошлась мне эта книга?

Она говорила тихо-тихо, почти детским, но в то же время довольно низким голосом.

— Она обошлась мне очень, очень дорого, намного дороже, чем я была в состоянии заплатить.

— Больше десяти штук?

Ее веки опустились, потом поднялись, и снова упали, она моргала с растущей скоростью, на языке мимики это, должно быть, означало глубокое внутреннее смятение.

— Думаю, да, конечно, больше.