Гинекологическая проза

Следующий день, воскресенье, раздробленный на части четырьмя «дойками» (Маше разрешили ради выходного прийти и в девять утра) прошел почти незаметно. Вечером приехал Саша, они погуляли – побродили вокруг здания – серого корабля, поговорили. Распрощавшись уже, Маша все проматывала в голове эти разговоры. Сашка был вроде тот же – свой, родной, все понимающий Сашка, но где-то, необъяснимо, разговор начинал вдруг проскальзывать, повисало стеклянной пеленой странное непонимание. Вроде об одном говорят, а как сквозь туман. Это одно был ребенок, и что с ним случилось, и как дальше быть… Маша все пыталась уловить, в чем же Сашка ее не понимает, но никак не выходило. Выходило одно – рассчитывать можно только на себя. И это бы не страшно – Маше не привыкать было, а вот что она тут, бессловесная, в халате, в тапочках, одно слово – «больная», не человек. Нет, выпишусь завтра, думала Маша про себя, пробираясь родными до дрожи коридорами в свою палату.

Жизнь, втиснутая в жесткие рамки дневного распорядка, только кажется нудной и медленной, а пролетает – не заметишь. Любая рутина затягивает, а уж больничная… Маша в понедельник и обернуться не успела, а над ней уже стояла нянечка с бумажками на выписку. Карта, больничный, одежду свою забирайте…

– Какую одежду, – спохватилась Маша, – у меня нет никакой.

– Ну вас же встречают там, принесли.

И тут Маша с ужасом поняла, что Сашке-то она про выписку не сказала. Решила, с врачом поговорила и забыла – не до того. Сашка, конечно, вечером придет, но без одежды, и вообще. Еле уговорила няньку подождать часок, сбегала позвонила мужу, хорошо – дома застала.

Сашка одежду принес. Частично. Заглянув в пакет, Маша обнаружила там свои беременные еще брюки и – все. Хорошо еще, не пошла сразу в палату, догадалась в холле посмотреть.

– Сашка, – возопила она, – а майку?! А туфли, в конце концов? Я что, босиком поеду? Чем ты думал, когда собирался?

Думал муж, как выяснилось, в момент сборов интегральным ретранслятором, то есть о нем или о сходной какой-то пакости. Маша даже вникать не стала. Майку, устроив небольшой прилюдный стриптиз, муж снял с себя на месте, благо у него в сумке была на всякий случай куртка-ветровка, а вот проблема обуви сходу не решалась. В конце концов Маша решила ехать, как есть, в тапках, благо свои, не больничные. Видик, конечно, тот еще, но наплевать, да и в такси не видно.

Но и с такси тоже было не все так просто. Они в этом районе водились нечасто, поэтому, когда, пропрыгав минут двадцать на дороге, Сашка заметил выезжающий из-за поворота автобус, он, не говоря Маше ни слова, подхватил сумки с пожитками и рванул к остановке. Пришлось догонять, теряя на ходу проклятые тапки…

«Ничего себе, – мрачно думала Маша, трясясь на автобусном сиденье и привычно обнимая рукой живот, – торжественная встреча из роддома. Ни тебе такси, ни тебе цветочков, ни собственно ребеночка…»

Тут, конечно, удержаться было невозможно, из глаз натекли слезищи, пришлось скорей отворачиваться к окну и вытираться локтем – рыдать в общественном транспорте ей пока еще все-таки претило.

Но самое страшное было дома. Когда Маша вошла в такую свою, такую родную и привычную квартиру, когда увидела все – пустую кроватку, сложенные детские вещи, застеленный белый стол – все это, с такой любовью и надеждой уложенное и теперь застывшее в своей стерильной готовности, злосчастные ясли, так и не получившие долгожданного младенца – пустые, ненужные и обманутые, как она сама. Слезы хлынули без удержу, потом кончились, потом… Сколько Маша просидела на своем диване, забившись в угол, всхлипывая и стараясь не смотреть в сторону кроватки – это вызывало новые спазмы – неизвестно. Саша даже не пытался ее утешать – постоял в дверях, поглядел и растворился.

Отрыдав, Маша вышла в кухню. Ужин был готов, и Сашка ждал ее над горячей тарелкой. Непонятно было, о чем разговаривать. Говорить о ребенке было трудно и страшно, а все разговоры о чем-то другом казались мелки и пошлы. Но молчание тоже не спасало – исчезла куда-то блаженная способность молчать вместе об одном и том же.

Маша глядела в стену. «Господи, я совсем одна, – было в голове. – Ни Сашки, никого. Дома ничуть не легче. Мама помочь не может. Первый раз в жизни мама не может мне помочь. Я одна. Я крайняя. Никто не поможет и никто ничего не исправит. Я на что-то надеялась, а ничего нет. Только я – а я уже не могу, не могу. Все рушится, и некому остановить».

А потом начались телефонные звонки. Понемногу все как-то узнавали о ее возвращении, и звонили. Зачем? Поздравить – так не с чем, а сочувствовать…

На первый звонок и вопрос: «Ну как дела?» Маша просто опять разрыдалась в трубку. Хорошо, что это был отец, свой человек, но и он был обескуражен. На остальные звонки отвечал уже только Саша, Маша ушла в свою (детскую?) комнату, легла на диван лицом к стене…