Гёте. Жизнь как произведение искусства

«Покорность» означает не отказ от собственной воли или надежды, а спокойную уверенность: что бы ты ни делал, старайся делать это как можно лучше, даже если ты не в силах повлиять на конечный результат. «Воля Господня» – это не то, что мы могли бы понять, но не понимаем; она непостижима по своей сути. Что нам кажется случайностью, имеет глубинную взаимосвязь с целым, но понять ее в отдельном конкретном случае нам не дано. Гёте склонен трактовать эту общую взаимосвязь как благожелательную. Слова о «мирской суете, <…> повторяющейся по кругу и по спирали», описывают не тщету человеческой жизни, а, с одной стороны, напоминают о повторяющемся «умирании и становлении» как основополагающем ритме всего живого, а с другой – предостерегают от переоценки прогресса. Какие бы изменения ни происходили, как бы ни расширялась сфера и ни увеличивалась глубина воздействия технических и общественных инструментов, внутренняя сущность человека не меняется. Из какого источника проистекает «беспечальность» и «ироничность» этого общего взгляда на земную жизнь? Это и есть результат благотворного воздействия духа, который делает все земное прозрачным, а следовательно, более легким. Эмпирическая реальность по-прежнему воспринимается всерьез, но, будучи соотнесенной с реальностью духовной, становится прозрачной, или, как говорит Гёте, «символической».

Что же виднеется через завесу этой прозрачной реальности? В «Западно-восточном диване» это – всепроникающий дух любви, который проявляется во всем и которому посвящены чарующие строки последнего стихотворения в «Книге Зулейки»:

В тысяче форм ты можешь притаиться —
Я, Вселюбимая, прозрю тебя…
<…>
В чистейшем юном росте кипариса,
Вседивновзросшая, прозрю тебя,
Живой волной канала заструися —
Вселасковая, в ней прозрю тебя.
<…>
Лишь над горами утро загорится —
Вседобрая, приветствую тебя.
Коль небо чисто надо мной круглится —
Всесердцеширящая, пью тебя.

Весь опыт чувств, и внутренних, и внешних,
О Всеучительная! Чрез тебя.
Аллаху дам ли сто имен нездешних,
Звучит за каждым имя – для тебя[1592].

Эта лирическая экзальтация относится к возлюбленной, но в то же время и к космическому принципу; эротический пантеизм раскрывается в форме поэтического политеизма. Недостает лишь монотеизма в вопросах морали – тогда осуществилась бы уже известная нам максима:

Изучая природу,
Мы – пантеисты,
В поэзии – политеисты,
В морали – монотеисты[1593].

В отношении всех трех подходов можно сказать, что проистекают они не из веры в какие-то конкретные догматы, а из опыта. Вот почему Гёте не может ужиться ни в одном религиозном сообществе, где каждый отдельный индивид не находит божественное начало внутри себя, а должен принимать на веру внешнее откровение. «Есть две истинные религии: одна признает и чтит то святое, что обитает в нас и вокруг нас, вне всякой формы, другая чтит его облеченным в прекраснейшую форму. Все лежащее в промежутке есть идолопоклонство»[1594].

«Святое» должно «обитать» внутри нас, если мы имеем дело с «истинной» религией. Только тогда оно укореняется в опыте и не остается лишь верой или умозрением. «Вне всякой формы» и «облеченное в прекраснейшую форму» – еще одно важное различие. Что касается «прекраснейших» форм, то здесь Гёте не скрывал своих предпочтений. Он восхищался античными изваяниями богов и героев, храмами и амфорами, гимнами и мифами. Христианству не угнаться за античным богатством форм. В христианстве Гёте ценил образ Святого семейства и именно поэтому начал с него «Годы странствий». Для Гёте духовное содержание обязательно должно иметь возможность воплощения, а в сверхчувственной сфере христианской религии найти такую возможность порой очень сложно. Гёте не силах сдержать сарказма при виде нимбов и голубей над головами святых на средневековых картинах или лент с изречениями, свисающих у них изо рта. Изображения распятия или истерзанных тел мучеников ему ненавистны, а приторное благочестие на картинах назарейцев его раздражает.

Но что же тогда означает «бесформенное» признание святого? Его можно обнаружить там, где признание или почитание выражены не в конкретной форме, а реализуются в том, как человек выполняет свои каждодневные обязанности. Здесь прослеживается тенденция к сакрализации человеческого труда, как она выражена в стихотворении «Завет персидской веры»: