Гиперборей

Снизу в окошко потянуло гарью, начал заползать сизый дым. За стеной послышался топот, кто-то истошно заорал, затопали еще громче. Олег кивнул Рудому, тот работал хитрым ножичком, снимал скобы. Олег прислушался, затем распахнул дверь. Они пронеслись через освещенный пламенем коридор, вскочили в темную комнату, где распахнутая дверь уже висела на одной петле.

Затаившись в темноте, они видели на фоне огня темные фигуры, что растаскивали горящие клочья ковров, рубили деревянные перегородки. Кто-то катил огромную бочку, из нее хлестала темная, сильно пахнущая струя. Рудый потянул носом, простонал: «Такое пиво переводят!.. Лучше весь терем в пепел...»

Олег нетерпеливо кивнул, они перебежали через коридор. С площадки, где стоял массивный камнемет с отполированными ручками, видно было внизу пламя, там клубился черный дым, суетились люди.

Рудый равнодушно отмахнулся:

— Пусть горит. Все равно не наше!

Лицо Олега было черным, как ночь, в глазах вспыхивали и гасли багровые отблески. Он сказал тяжело:

— Умилы и Гульчи здесь нет. Я бы ощутил.

Дверь распахнулась с металлическим скрежетом. На пороге появился ухмыляющийся страж:

— Эй, черненькая! Тебя изволит видеть князь.

Гульчачак сердито поднялась с холодного каменного пола. Страж намерился дать ей леща, она отшвырнула его руку — потную, длинную и отвратительно волосатую, взбежала по выщербленным ступенькам.

Первый поверх терема-крепости был из камня, но выше шли толстые бревна, и Гульча сразу перестала ежиться — от дерева шло почти человеческое тепло. Она чувствовала ощупывающие глаза стража, но не оборачивалась. Он всегда смотрел на нее по-хозяйски: возможно, ее обещали ему.

Они прошли через ряд длинных палат. У каждой двери топтались воины — в доспехах, в начищенных до блеска шлемах, в руках держали странные копья с широкими зазубренными остриями. Двое бросали кости, прислонив копья к стене. Лица их были в шрамах, глаза холодные, движения четкие. Их желтые от твердых мозолей ладони никогда не уходили далеко от копий.

Последняя дверь была широкой, окованной железными полосами, украшенной серебром и золотом. Двое стражей скрестили перед Гульчей и сопровождающим ее воином копья. Их лица были застывшие, но глаза хитро щурились.

— В чем дело? — потребовал длиннорукий сердито.

Один из воинов прорычал с веселой угрозой:

— Телепень, ты знаешь...

Телепень угрюмо оглядел их ухмыляющиеся рожи, буркнул:

— Нечего лыбиться, дурни! Теперь это моя корова. Эй, девка, раздевайся!

Гульча отшатнулась:

— Я?.. Здесь?

— На князя трижды за месяц замахивались, ясно? Он как кость в горле немецкому королю, бодричам, польским князьям... Даже хазарам, наверное.

Гульча смотрела ему в глаза, еще не веря, и он хрюкнул нетерпеливо, быстро и грубо сорвал с нее одежду. Оба стража захохотали, один сказал насмешливо:

— Корова?.. Не тянет даже на коровку. Так, теленок... Дам тебе...

— Умойся, — огрызнулся Телепень.

Он потряс одежду Гульчи, ощупал, отбросил, знаком велел сбросить сапоги, потряс каблуками вверх перед стражами, с отвращением швырнул ей под ноги. Кожа Гульчи пошла пупырышками от холода и насмешливых взглядов, но не горбилась, алые кончики грудей застыли, острые и твердые, как наконечники стрел. Телепень швырнул ей одежду в лицо, гаркнул зло:

— Одевайся, дура! Обрадовалась, ишь... светишь оттопыренной задницей!

Стражи опять захохотали. Гульча услышала хриплый голос:

— Дам три куны... Даже серебряный динарий!

Удерживая слезы, Гульча торопливо натягивала одежду. Когда наклонилась за сапогами, слезы прорвали запруду, хлынули по щекам. Телепень ухватил ее за плечо, раскрыл дверь и втолкнул пленницу. Сзади тяжело захлопнулась дверь.

Гульча очутилась в парадной палате, кое-как поправила одежду. Помещение было невелико, в три узких окна заглядывали яркие звезды. На широком и массивном троне сидел князь — темноволосый воин с жестоким лицом, широкогрудый, массивный, с холодными, как лед, глазами. В двух шагах перед ним сидела на широкой лавке Умила, на коленях у нее вяло ворочался и капризничал Игорь. Лицо княгини было смертельно бледное, под глазами огромные черные круги. Она смотрела на грозного князя со страхом, пугливо вздрагивала.

Твердослав окинул Гульчу ледяным взором, поинтересовался:

— Телепень, ты уже развлекался?

— Нет, — присягнул Телепень торопливо. — Это стражи обыскивали. Княже, в ее волосах можно спрятать кинжал, а в таких сапогах — по мечу!

Твердослав буркнул с отвращением:

— До слез доводить не обязательно... так сразу. Сядь, женщина.

Гульча утерла кулачком глаза, опустилась на лавку поближе к Умиле. Князь смотрел пристально, не отрывая взгляда. С края лба через скулу опускался длинный рубец. Князь был в кольчуге, на поясе висел меч, будто он сидел на коне, а не на троне в своем тереме.

— С какой целью вы вторглись в мои земли? Сколько вас? — спросил он резко.

Гульча независимо пожала плечами:

— Семь человек. Из них две женщины и один ребенок. Я не знаю более трусливого племени, чем урюпинцы.

Умила испуганно дернула ее за рукав, но голос Твердислава был таким же ровным и холодным, безжалостным, как лезвие меча: