Гиперборей

Все застыли. Это длилось лишь миг, тут же Крагатак с грохотом полетел из-за стола: стрела, ударив в лоб, отшвырнула на середину комнаты. Кацапаган не двигался, чувствуя, что находится под защитой стены, третья стрела свистнула совсем рядом — грузный Ендлярма рухнул без звука: стрела попала в висок, пробила голову насквозь.

Двое уцелевших поспешно плюхнулись на пол среди объедков, отползли под защиту стен. Один замешкался, стрела в последний момент вонзилась под лопатку, и он быстро затих, царапая ногтями пол.

Прямо над ухом замершего Кацапагана за стеной прогремел страшный, как львиный рык, голос:

— Меня хороните?.. Это вы все трупы!

Кацапаган сидел за столом не шевелясь, даже боясь выпустить кубок из онемевших пальцев. Спиной он вжимался в стену, чувствуя там, на просторе, огромного страшного человека. В углу застыл Мирошноман — храбрый, неустрашимый, но теперь бледнее стены, под которой искал защиты. Он встретился взглядом с Кацапаганом. Тот не двигался, страшась окна, рядом с которым сидел, боясь отодвинуться.

За стеной было тихо. Кацапаган начал мелко трястись, двор был заполнен блеяньем коз, кудахтаньем, скрипел колодезный ворот, а в это время чужак наверняка уже крадется к другому окну — их еще два! — оттуда выстрелит в него... или Мирошномана.

Он успел умереть сотни раз, в желудке будто образовалась огромная глыба льда, и все тело холодело, застывало от ужаса. Вдруг дверь с треском распахнулась — оцепеневший Кацапаган даже не шелохнулся, уже в душе мертвый, — через порог шагнул пьяный Когуторман. Он уцепился за косяк, перекосил рожу:

— Ну и надрались... А еще на меня... Вымойте сперва свои грязные пальцы, прежде чем указывать на мои пятна...

Мирошноман оторвал голову от пола, спросил сдавленно:

— Там за хатой... видел кого?

— Никого, — ответил Когуторман и рыгнул. — А что, каджи привиделся?..

— Нет, но...

— А что вы... Великая Кобылица!.. Передрались, что ли? И вина сколько разлили, болваны неотесанные, а еще новому богу кланя...

Кацапаган, разом ожив, метнулся через всю комнату, опрокинул стол, выскочил на крыльцо. На пустом дворе блеяла и пыталась оборвать веревку одинокая коза — не кормили со вчерашнего дня. У ворот молодой обрин гонял на длинном поводе дикую лошадь, хлыстом приучал к полной своей власти. И лошадь, и молодой воин уставились на взъерошенного Кацапагана с удивлением — у парня отвисла челюсть, а лошадь фыркнула.

Кацапаган вдруг понял, что после гибели десятника теперь он старший. Повернулся на крыльце, крикнул:

— Мирошноман! Когуторман! Выносите раненых. Пещерника нет, скрылся.

Из хаты донесся протрезвевший голос Куготормана:

— Раненые? В них жизни, как в скамье, на которой сидят! Стрелы прошибли насквозь, как я протыкаю пальцем лист лопуха.

Согнав перепуганных дулебов, в основном плачущих баб и детишек, велели копать могилу, уложили погибших воинов вместе с их оружием, забили коней, сверху натаскали сухих бревен, зажгли, а в огонь побросали дулебских женщин — по три на каждого обрина, чтобы прислуживали на том свете, как служили на этом.

Затем Кацапаган спешно созвал уцелевших обров на воинский совет. Два ряда воинов отныне охраняли избу, а еще ряд с луками наготове расставил вокруг двора — они не должны были подпускать близко даже полевую мышь.

— Он не сгорел, — заявил Кацапаган. Лицо его было мрачно, под глазами висели темные мешки. — Еще знаем, что не напуган, иначе бы давно убрался. Он объявил нам войну. Сумасшедший, это ясно.

Десятник пристально всматривался в суровые жесткие лица, испещренные шрамами. Каждому молодому мужчине, который вступал в ряды воинов, жрецы наносят глубокие раны на щеках — это знак воинов-зверей, а у них были еще и кольца на левой руке — знак бесчестия, он же знак воинской доблести. В мирное время изгои, в военное — самые лютые бойцы, что сражаются, как звери, ярятся, как звери. Сейчас ни на одном лице не проступил страх, ни один взгляд не дрогнул. Чужой ли бог, демон ли, неведомый богатырь — они пойдут, как на лютого медведя, вепря или могучего тура, забросают стрелами, поднимут на копья!

— Я послал гонца к хану, — закончил Кацапаган. — Он назначит меня сотником, не осталось старых воинов. Мы бросим на этого пещерника-воина все силы. Гугугубун, ты умеешь водить летучие отряды. Бери десяток, бери два или три, но уничтожь его!

— Трех десятков хватит, — ответил Гугугубун.

Гульчачак отскочила от окна, ее глаза были широко распахнуты, брови выгнулись тонкими дугами:

— Ты слышал, что прокричал гонец?

Морш сидел за столом, светильник освещал смуглое лицо, горящие глаза. Он листал ветхую рукопись, сестре ответил не сразу:

— Он жив?.. Боюсь, мы повстречали необыкновенного человека.

— Они устраивают на него охоту!

— По зубам ли такая дичь?.. Обры — свирепые воины, бесстрашные, но слишком невежественные. Он умнее, может уйти. Надо сделать так, чтобы не ушел.

Она смотрела на него с недоверием:

— Надо ли нам вмешиваться?