Гиперборей

Невзрачный мужик брел неторопливо по опушке леса. За плечами болталась объемистая корзинка. Сквозь редкую плетенку просвечивали масленые бока грибов. Мужик был в драных лыковых лаптях, худой, с голодными глазами, но на веревочном поясе висел длинный поясной нож.Человек обернулся, в испуге уставился на приближающихся всадников. Его рука дернулась к ножу. Олег сказал мирно:

— Мы не враги. Только странники. Есть тут поблизости хорошая дорога на север?

Мужик смерил их подозрительным взглядом, но Олег смотрел доброжелательно, девушка была сама покорность, и он убрал ладонь с рукоятки ножа, ответил медленно:

— На север?.. Это где ж?.. А, куда птахи прут весной... Не-а, не ведаю. Мы, тутошние, дальше соседней веси дороги не знаем.

— А какая весь лежит в северной стороне?

Человек задумался, поскреб затылок, долго морщил лоб, наконец просиял:

— Да наша ж!.. Я там живу. Отсель прямо на север, хотя нам без разницы, где север, где исчо шо...

Олег заглянул в корзинку за плечами мужика, присвистнул:

— Ого!.. Грибные места. Семья большая?

— Какое там, — отмахнулся мужик. — Меня так и зовут — Горюн. Семью вырезали проклятые рашкинцы. Набег был. До набега тоже семья была, так сгорели вместе с домом, когда тюринцы напали... Так и пошло: Горюн да Горюн. Уж не упомню, как звали раньше, а родителей не спросишь — сгинули, когда дрались за этот лес с колупаевцами...

— Горюн, — предложил Олег, — выведи нас на дорогу, а я тебе дам серебряную монету. Небось, во всем селе ни одной нету?

— У нас не село, а весь, — оскорбился Горюн. — В селе князья селят своих смердов, а мы пока што вольные. Еще деревней бы обозвал!.. Ладно, идите за мной.

Он пошел прямо через поле, оставив лес за спиной. Олег пустил коня следом, но ехать было неудобно за неспешно бредущим человеком. К тому же часто виднелись опасные для конских ног норы хомяков и сусликов, и Олег спрыгнул, пошел рядом с Горюном, держа повод в руке. Гульча некоторое время ехала сзади, но любопытство победило — слышала только урывки разговора, и тоже слезла, пошла от Горюна слева.

Деревья стояли отдельными кучками, лес редел, впереди виднелись бескрайняя степь и синее небо. Гульча споткнулась, пробурчала под нос заклятие на своем наречии, но вдруг тонко вскрикнула. Олег мгновенно бросил ладонь на рукоять меча. Горюн выхватил откуда-то из-под одежды нож.

Прямо из земли торчали костлявые пальцы: белые, выбеленные дождями и солнцем кости — схватили, казалось, Гульчу за лодыжку. В двух шагах лежал наполовину вросший в землю человеческий череп. В пустых глазницах синели милые волошки, по лепесткам карабкался перепачканный пыльцой шмель. Еще дальше белела куча человеческих костей, похожая на развалившуюся поленницу.

— Дальше наши земли, — пояснил Горюн, — мы подгорники.

Олег кивнул на кости:

— Подгорники или рашкинцы?

— Теперя рази отличишь? Кости у всех одинаковые.

Лес остался за спинами. Гульча отпрыгивала от тянущихся к ней рук мертвецов, но в последний момент замечала под ногами другие человеческие кости, с хрустом давила черепа — рассыпались на осколки, как битая посуда, трещали тонкие косточки. Она уже побелела, шла с закушенной губой, смотрела прямо перед собой, часто вздрагивала.

Поле впереди было словно покрыто тающим снегом, сквозь который прорастала весенняя трава. Бескрайнее поле было покрыто человеческими костями!.. Одежда истлела, оружие унесли победители, и дожди и лесные звери постепенно выгладили кости до нехорошего блеска.

— Почему не хоронят? — поинтересовался Олег. Он не ощутил в своем голосе никаких чувств, смертей вокруг оказалось слишком много, боль притупилась.

— Сразу после боя... Некому. Кто уцелел, еле доползает обратно, потом... забывается. Когда ярится бой, небо черно от воронья. Из чужих краев, мерзота, прилетают! Жиреют на наших бедах так, что летать не могут, а ведь клюют только глаза. Да-да, одними глазами несметные стаи кормятся!

Кости хрустели под сапогами, рассыпаясь в пыль. Попадались и свежие — с остатками одежды, клочьями жил на костях — недогрызенное сытые звери оставили жукам да муравьям. Земля под ногами чавкала жирная, темная, всюду темнели норы насекомых устрашающих размеров.

— Похоронить бы их, — предложил Олег. — Собраться волхвам, объявить перемирие. Пращуры страдают без погребения, они сейчас во власти злого Ящера!

Горюн двинул покатыми плечами:

— Теперь не разберешь... У нас закапывают, рашкинцы своих сжигают. Кости все одинаковые! К тому ж работы на тыщи лет, пусть даже на погребение выйдет стар и млад. Ведь бой идет тыщи лет, тыщи!

— Из-за чего?

Горюн поскреб затылок, переспросил озадаченно:

— Из-за чего? Да из-за всего можно драться, рази не ведаешь? Из-за баб, земли, скота, травы... из-за того, что те чужие.

— Чужие? Все мы — дети Руса, внуки Славена, правнуки Скифа!

Горюн на ходу уныло поскреб за пазухой, скривил худую рожу:

— Эт усе байки кощунников. Такое наплетут, что хоть сейчас иди обниматься со всяким. Чужие — они чужие. Их не грешно бить, грабить, брать в полон, зничтожать. А хаты — жечь, ибо — чужие.