Гиперборейская чума

Здесь интересы «Асгарда» неожиданно так плотно переплелись с интересами номенклатуры, что ему можно было уйти в тень, залечь — и лишь чуть-чуть придерживать и поправлять тех, кто очертя голову рвался в бой (при этом отчаянно труся). Видимо, страх перед беспощадным все-контролирующим железом пересиливал страх перед живым всемогущим.

Сложная интрига кончилась тем, что всемогущий отправился возделывать огород, новые правители немедленно запретили все исследования, которые не являлись копированием работ американской фирмы ИБМ, — но потребовалось еще два года напряженного труда, разносов, увольнений и даже обвинительных приговоров, чтобы обеспечить благополучие номенклатуры, с одной стороны, и будущее самого «Асгарда» — с другой.

Впереди было пятнадцать лет, гарантированных от потрясений.

Из записок доктора Ивана Стрельцова

Такое бывает, когда очень устаешь и безумно хочешь спать: знакомые места и предметы перестают быть знакомыми, в них появляется тайна. Иногда зловещая. Иногда многозначительная. Но чаще всего — просто вызывающая изумление…

Я пришел в себя в своей комнате и не узнал ее. Точнее — я сразу понял, что это моя комната. Но она была абсолютно незнакомой. Но не враждебной, нет. Скорее, от нее исходило веселое возбужденное любопытство: кто это там валяется такой странный и что от него можно ждать?

Стены были иероглифами, означающими понятие «стены». Потолок тоже был иероглифом. С потолка на меня смотрело чье-то лицо без каких-либо черт. Просто — понятие «лицо».

С потолка.

Я закрыл глаза и снова открыл их. Комната поняла, что я разгадал ее уловку, и быстро преобразилась. Теперь она была почти такой, какой я привью ее воспринимать.

За самым малым исключением: раньше в ней было не больно. А сейчас — больно.

— Тебе больно? — тихо спросила Ираида.

— Нет, — попробовал сказать я, но не получилось.

Мне казалось, что вся боль собралась в старом переломе — в том, что от осколка. Он втягивал ее в себя, проклятую искрящую боль. И когда мне хотелось вздохнуть поглубже, а я не мог и ребра хрустели слева, а все равно казалось, что боль там, в плече. Чуть пониже сустава.

Вынырнула какая-то низенькая тетечка в белом платочке, незаметно ущипнула меня за здоровое плечо. Я скосил глаза на нее. Она выпрямилась, сверкнула маленькой иголочкой и убежала.

— Врач? — с трудом выговорил я.

— Да-да. — Ираида положила мне ладонь на лоб. — Очень хорошая. Сейчас будет легче, легче…

И я, наверное, уснул. Ничего на свете не было лучше, чем эта ладонь.

— А, это вы, — сказал Крис. — Думал, дождетесь утра.

— Утро — это условность, — сказал Панкратов. — Нам нужно встретиться,

— Хорошо. Куда ехать, вы знаете. Через… полтора часа. Идет?

— Да.

— До встречи.

Крис сложил телефон и сунул в карман.

— Продолжайте, Антон Григорьевич. Продолжайте…

…Когда показалось, что времени впереди много, накал работы как-то спал. Антон Григорьевич продолжал работу над компактными приборами, позволяющими контролировать и направлять поведение отдельных людей, толп и народов. Успехи были, но всегда какие-то неполные. Впрочем, он понимал, что психика неисчерпаема, как атом, что нельзя объять баобаба. Неплохо было уже что была отработана и внедрена методика допроса лиц, умерших до полусуток назад, и создан первый образец «бормоталы» — прибора для постгипнотического внушения. Тогда он еще был в двух вариантах: стационарный, занимающий два шкафа в комнате, — и переносной, то есть снабженный шестью удобными ручками…

Когда в шестьдесят шестом его и еще нескольких членов «Асгарда» отправили в длительную экспедицию — вначале в Африку, а потом в Индокитай, — он поначалу был недоволен, считал, что это пустая трата времени и сил, — но потом увлекся, грубые, примитивные и при этом очень действенные методики колдунов и шаманов восхитили его. Он сам ощущал себя колдуном и шаманом.

Многое удалось Антону Григорьевичу заимствовать и для фармакологической практики.

В шестьдесят седьмом он присутствовал в Дагомее на принесении французского летчика в жертву духам одного из местных племен. То, что духов звали Марракс и Ллени, его не смутило. Зато очень понравились танцы и общая раскованная обстановка…

Пять лет спустя он был введен в Высший Совет «Асгарда». И приобщился Тайны.

Как оказалось, «Асгард» не был тайным обществом, орденом или чем-то подобным. «Асгард» был Асгардом. Без кавычек.

Конечно, не всем, не целым — а лишь частью, втиснутой в наш мир. Дверью, тамбуром…

По ту сторону двери шла война. Страшная затяжная война. Требующая все новых и новых ресурсов. Материальных и людских.

Было время, когда удавалось мобилизовать десятки тысяч человек в год: исчезали в туннелях эшелоны с зэками и переселенцами, которым никто не вел учета, или в какое-то прекрасное утро вновь прибывшие находили абсолютно пустой лагерь: ни контингента, ни охраны, ни даже собак… Но такие масштабные операции удавались лишь при сложном стечении обстоятельств. Как правило, вербовщики обходились партиями в десять-двадцать человек.