Гиперборейская чума

— Было не время… Нет. Такое нужно делать, когда… когда… когда все вот-вот кончится. Когда он будет готов торжествовать. И убивать надо не исподтишка. Чтобы — глаза его видеть. Только так.

— Здорово, — повторила Ираида. — Жаль, не получится.

— Почему?

— Потому что я вас просто утоплю. Обоих. И всё.

— Девочка… Ты просто не представляешь, с кем имеешь дело. Сюда приедут двадцать отморозков, с оружием, да они даже не будут возиться с дверью и с охраной вашей жалкой — шмальнут в окошко из огнемета, и всё. Ну и всё! — ты поняла?

— А как ты думаешь, почему ты все еще живой? — спросила в ответ Ираида. — Вот на этот самый случай.

— Вряд ли поможет.

— Значит, будем помирать вместе. Всего-то делов.

Пленник зашипел:

— Слушайте. Я не знаю, как доказать… Все, что мне надо, — это дождаться нужного момента и убить Эшигедэя. И это все! Вообще все! Я жизнь на это положил… Хотите два миллиона долларов и бразильские паспорта? Прямо сейчас?

— Из рукава? — спросил дед Григорий.

— Позвоню — и привезут.

— Правду у нас кажуть, що в Москви грошей кури не клюють. Не встиг прыихаты, а вже два мильйоны долларив пропонують, — як з конопель.

— Дед, вот ты смеешься, — сказала Ираида, — а он всерьез. С ума сойти.

Вновь приоткрылась дверь, и появился Вася:

— Ира, госпожа. На телефон, бжалста. Эмерикан посолство.

— Вот видишь, голубь, — сказал дед на чисто русском. — А ты — Бразилия, Бразилия…

И воткнул в приоткрывшийся рот пленника аккуратно свернутое кухонное полотенце с фальшивым вышитым петухом.

Рифат сидел за пультом и внимательно смотрел на круглый зеленый экранчик — видимо, контролировал, не подслушивает ли кто.

— Из посольства, — сказал он негромко. — Без лажи.

Ираида взяла трубку:

— Слушаю…

— Здравствуйте, госпожа Шипицына, — сказали на том конце провода приятным голосом с легким и тоже приятным акцентом. — Ираида Павловна. Меня зовут Джо Линденлауб, я третий секретарь посольства США в вашей стране. Я имею приятную возможность сообщить вам, что майор Дуглас Фогерти жив и желает встречи с вами, чтобы лично засвидетельствовать уважение и безмерную благодарность. Я также передаю вам личную благодарность Президента Соединенных Штатов за важное участие в деле освобождения военнопленных. И передаю приглашение на прием, который состоится двадцать шестого июня в семь часов вечера в загородной резиденции посла. Очень скоро вы получите отпечатанное приглашение на два лица с указанием маршрута и адреса, но за вами, разумеется, будет прислан персональный автомобиль. Я прошу не отказать господину послу в этом приглашении. До скорой встречи.

Из записок доктора Ивана Стрельцова

От слов «…два миллиона долларов и бразильские паспорта» я очнулся — и секунд тридцать чувствовал себя нормально. Очень болела шея, чуть меньше — ребра, но в голове вдруг оказался полный порядок.

Чуть расщепив веки, я смотрел через комнату на связанного человека, который несколько веков назад пытался убить меня, — и не испытывал к нему никаких чувств. Он сидел на моем любимом зеленом диване, под картиной, купленной на Арбате за двести долларов и изображающей старинный корабль: обросший каким-то темно-зеленым, с прозолотью, мочалом, — в свете полной луны. Пока я лежал и считал, сколько таких картин можно купить на два миллиона, дед Грицька заткнул Ященке рот полотенцем, а потом, когда Ираида вышла, обронил:

— Де два, там и пять. Пизнише обговоримо. На меня будто полили из горячего чайника. Но надо было стерпеть, не заорать и даже не шевельнуться. Что я и смог — кое-как…

А потом опять накатила волна мутного киселя, в котором я захлебнулся.

Все время, пока в квартире покойного Сильвестра шел осмотр места происшествия, пока обмеряли и рисовали комнаты, фотографировали трупы — самого Сильвестра и епископа-армагеддонянки Екатерины, — пока все посыпали черньм порошком в поисках необычных следов и отпечатков, — барон Хираока провел в состоянии полного расслабления, и поэтому на него не обращали никакого внимания. Несколько раз занятые милиционеры будто бы натыкались на что-то, всматривались с недоумением — и бежали дальше, тут же забыв обо всем, что ухитрялись заметить…

Он ровно смотрел на убитых, на живых, в окна, залитые внезапным дождем, на ветви рябины, вздрагивающие под ударами крупных капель. Сами собой приходили стихи.

Летней бабочки след

Повис над цветком.

Не кончается миг

Барон редко записывал свои стихи, а последние годы все чаще забывал те, что держал в памяти. Стоило ли жалеть? Деление бытия на земное и возвышенное все меньше волновало его. Предпринятая им и Грицьком экспедиция, возможно, так ничем и не кончится, лишь путь домой — а домом барон по-настоящему считал Чижму и свой лесной дворец на тайной поляне — окажется длиннее остатка жизни. Что делать…