Гиперборейский Гимн

Но Аполлон не только принцип жизни, он солнечный свет и знание её условий и норм, неведение которых тоже грозит потерей существования на земле. Поверх всех жестоких легенд об Аполлоне, рисующих его беспощадным бойцом, мы имеем ещё мифологические сказания несколько иного смягченного характера в той же плоскости разрушения и смерти. Иногда он нападает легко и внезапно, ниспосылая людям мгновенную, безболезненную кончину. В «Илиаде» мы читаем: «Ты уже у меня, как росою умытый, покоишься в доме, подобно как смертный, которого Феб сребролукий, легкой стрелою своей налетевшей внезапно, сражает». Тут самые стрелы Аполлона именуются кроткими: дивное выражение в Гомеровском словаре, рисующее неожиданное исчезновение, отлет духа из человеческого тела. Человек по ошибке или по забывчивости не прикрыл платком затылка в горячей южной стране, и вот полуденные стрелы Феба причиняют солнечный удар. Или заснув на траве, в солнечный день, человек повернулся спиной к палящему небу и вот опять церебральный распад и смерть.

Вероятно, под впечатлением таких случаев Аполлону начинают приписывать всевозможные виды скоропостижных кончин, а также и смерть от эпидемических напастей, от удушья и угара. В своём превосходном сочинении «Греческое богоучение» Валькер сближает в этом пункте древние верования с новейшими. Ещё и поныне повсюду в Европе народ повторяет в таких случаях старинную мудрую версию: бог дал, бог отнял! Греки выражались также, но вместо слова бог употребляли при этом слово Аполлон, или Артемида.

Незаметно мы тут поднимаемся на крайнюю вершину аполлинического культа. Сознательное нарушение законов жизни, равно как и их простое неведение, является атрибутами незакономерности в самом широком, универсальном смысле слова. Невежество объявляется преступным. Знание, мораль и эстетика сливаются воедино. Когда знание откроет все свои тайны, пронзит своим светом все завесы, казавшиеся вечными, болезнь, старость и смерть отпадут. Отпадет и смерть угасших в прошлом поколений и они будут воскрешимы по тому типу, по которому дельфийский Аполлон воскрешал свой остров Анафи. Они не воскреснут, но будут воскрешены. Здесь в дерзновеннейших упованиях Мечникова и Фёдорова[62] возрождается, в сущности говоря, старое эллинское верование, насквозь стилизованное и феноменальное, принципиально несходное с эсхатологическими воззрениями семитического духа. Но одно достижение гиперборейской мысли должно быть здесь подчеркнуто с особенною рельефностью: истина, добро и красота, преломленные призмою жизни, собираются в родоначальном солнечном луче. Красота упирается в мораль: обе они неразъединимы. Знание имеет своею целью и то, и другое: оттого расхождение с ним, как и нарушение моральных или эстетических законов, влечет за собою гибель и смерть. В самом деле, мы здесь очутились на скале вечности, причем мысль наша, унесенная дыханием античных зефиров к звездному миру, остается совершенно научной, не покидая ни на миг базы конкретных явлений. Тут весь эллинский Аполлон в точнейшем его выражении. Он может преображаться, он может доходить до лучезарнейших метаморфоз, но вознесений по ту сторону мира, в христианско-идеологическом смысле слова, он не знает.

Аполлона и Диониса разделяет смерть. На пути Аполлона смерть, как мы видели, является трагическим результатом преступности и неведения. Сам по себе Бог смерти не создал: здесь Аполлон стоит на одной высоте с Саваофом иудейских верований, который создал всё на свете, небо, землю, воды, солнце и луну, жизнь и душу, – всё, кроме смерти. Мы имеем тут в Аполлоне отголосок проарийских, чисто гиперборейских концепций, сияющих нам из дали веков. Дионис влечется к смерти. Растопляя и стирая индивидуальность в зыбкой стихии космоса, он является главным принципом всех упоений, наркозов и некромантий, в своих экзальтациях он чувственно наслаждается нектаром смерти, губами прилипает к ядовитой чаше небытия. Дионис это верховная поэтизация смерти. Аполлон же это верховное учреждение жизни и личности.