Гиперион

Я уж собрался было спросить, что такое слон, и тут мой взгляд упал на А.Беттика. И в это мгновение, после долгих лет знакомства с вежливым андроидом, я впервые увидел его таким, каков он есть на самом деле. У меня отвисла челюсть.

– Что случилось? – с тревогой в голосе спросил отец де Сойя. Наверное, подумал, что со мной приключился инфаркт.

– Ты, – сказал я А.Беттику. – Ты – Наблюдатель.

– Да, – кивнул андроид.

– Ты один из них… от них… от львов, медведей и тигров.

Священник посмотрел на А.Беттика, потом на ухмыляющегося старика, потом – снова на андроида.

– Никогда не понимал, почему мадемуазель Энея выбрала эту метафору, – очень спокойно проговорил А.Беттик. – Я никогда не видел настоящих львов, медведей или тигров, но у меня сложилось впечатление, что их объединяет определенная свирепость, совершенно чуждая… э-э… иной расе, к которой я принадлежу.

– Ты принял образ андроида много веков назад! – Я не сводил с него глаз. Понимание, внезапное и болезненное, как удар по голове, продолжало углубляться. – Ты присутствовал при всех ключевых событиях… расцвет Гегемонии, открытие Гробниц Времени на Гиперионе, Падение нуль-порталов… Боже милостивый! Ты участвовал в последнем паломничестве к Шрайку!

А.Беттик слегка склонил свою лысую голову.

– Если прибыл наблюдать, месье Эндимион, следует находиться там, где есть что наблюдать.

Я склонился к постели Мартина Силена. Я готов был вытрясти из него ответ, даже если он уже умер.

– Ты знал об этом, старик?

– Нет. До тех пор, пока он не ушел с тобой, Рауль, – сказал поэт. – Но когда я прочел через Бездну твою повесть и догадался…

Я отступил от старика.

– О Боже, какой же я был дурак! Ничего не видел! Ничего не понимал! Какой дурак!

– Нет, – покачал головой отец де Сойя. – Вы просто были влюблены.

Я решительно шагнул к А.Беттику. Не ответь он мне сразу и без утайки, клянусь, я бы задушил его!

– Ты отец, – сказал я. – Ты лгал, будто не знаешь, где Энея пропадала почти два года. Ты отец ребенка… очередного мессии.

– Нет, – спокойно ответил андроид. Наблюдатель. Однорукий Наблюдатель, друг, десятки раз вместе с нами рисковавший жизнью. – Нет, я не муж Энеи. И не отец.

– Пожалуйста, – прошептал я, – не лги мне.

У меня тряслись руки. Я знал, что он не мог солгать. Он никогда не лгал.

А.Беттик посмотрел мне в глаза.

– Я не отец, – повторил он. – Отца сейчас нет. Очередного мессии не было. И ребенка нет.

«Умер. Оба умерли… ее ребенок, ее муж – кем бы или чем бы он ни был… сама Энея. Моя дорогая девочка. Моя единственная. Ничего не осталось. Только прах».

Даже когда я принял решение отыскать ребенка, чтобы потом молить отца-Наблюдателя позволить мне стать его другом и телохранителем, как я был другом и телохранителем Энеи, даже когда я возродил в себе надежду – а не будь надежды, мне бы никогда не сбежать из ящика Шредингера, – даже тогда в самой глубине сознания я знал: во вселенной нет ребенка моей возлюбленной… Я бы непременно расслышал в Бездне музыку его души, словно фугу Баха… ребенка нет. Все, что осталось, – ее пепел.

Я обернулся к отцу де Сойе. Да, теперь я уже готов был прикоснуться к цилиндру с прахом Энеи и, почувствовав холод стали, признать: та, кого я любил, ушла навсегда. Я один найду место, где надо развеять ее прах. Дойду, если понадобится, до Аризоны… Или туда, где был Ганнибал… где был наш первый поцелуй. Возможно, именно там она была счастливее всего.

– Где контейнер? – с трудом проговорил я.

– Я не взял его, – ответил священник.

– Где он? – Я не злился, просто я очень устал. – Я схожу за ним в башню.

Отец Федерико де Сойя сделал глубокий вдох и покачал головой.

– Я оставил его на корабле, Рауль. Не забыл, а специально оставил.

Я недоуменно уставился на священника. А потом заметил, что и он, и А.Беттик, и даже старый поэт – все повернули головы к обрыву над рекой.

Бывает так: на солнце набежит тень, а потом вдруг упадет на землю, пробившись сквозь тучи, удивительно яркий луч, и на мгновение все озарится и заиграет волшебными красками. Вот так озарились вдруг для меня две фигуры, несколько долгих секунд хранившие неподвижность. А потом та, что поменьше, стремительно зашагала к нам и, не выдержав, сорвалась на бег.

Конечно, рослого субъекта нетрудно было узнать даже с такого расстояния – солнечные блики играли на хромированной броне, красные глаза горели угольями, сверкали шипы, клинки и пальцы-кинжалы. Но я не стал долго разглядывать неподвижного Шрайка. Шрайк сделал свое дело. Он перенесся сквозь время с такой же легкостью, как я теперь переношусь сквозь пространство. Он доставил ее сюда.

Последние тридцать метров Энея мчалась во весь дух. С тех пор как я видел ее в последний раз, она словно помолодела на три года, стряхнула с себя бремя горестей и забот; золотые, выгоревшие на солнце волосы были небрежно стянуты на затылке. Нет, вдруг понял я, она не помолодела, просто она сейчас почти на три года моложе – ей только-только исполнилось двадцать; для нее с момента нашего расставания в Ганнибале прошло лишь четыре года.