Гиперион восхождение

Но я чувствовал, как стыд и вина жгут меня изнутри. Я не мог найти слов, чтобы оправдаться, чтобы объяснить, что я не хотел никому вредить, что я просто пытался выжить. Но слова застряли в горле, не в силах прорваться через стену ненависти, которая отделяла меня от этой разрушенной горечью женщины.

— Я... — пытался я проговорить, но в голове кружились неразбериха, страх и бессилие.

Девушка резко отшатнулась от моей клетки, словно я был болезнью, от которой она хотела избежать. Ее руки сжались в кулаки, а на лице отразилась ненависть, которая могла бы растопить сталь.

— Ты не знаешь, что такое горе, — прошипела она. — Ты не знаешь, что такое терять всех, кого любишь. Ты не знаешь, что такое видеть, как мир, который ты знаешь, рушится в прах!

Она сделала шаг вперед, ее глаза были полны безумия, и я уже не видел в них человека, а только зверя, раненного до самой души.

— Ты будешь страдать, — сказала она с угрозой в голосе. — Ты будешь страдать так же, как и я! И поверь мне, я лишь одна из многих, кто рад тебя «видеть». Не подыхай, пожалуйста, быстро...

Она отвернулась, её плечи тряслись от рыданий, и я понял, что у неё не осталось сил на злость, только боль, глубокая и неизлечимая. Она ушла, оставив меня в одиночестве, в холодной камере, окруженном темнотой и беспросветностью. Я остался наедине с собой и со своей виной. Я принёс боль этой женщине, и я не знал, как искупить свою вину. Но теперь я не знал, что меня ждет в будущем.

Я остался один в холодной камере, окруженный темнотой и беспросветностью. В ушах еще звучали ее слова, полные боли и гнева. Я понимал, что она права. Я принес ей страдания, и теперь мне придется жить с этой виной.

Но я пытался оправдаться перед собой, но слова звучали пусто и неубедительно. Я не мог отменить свои действия. Не мог вернуть ее семью, ее сестру. Все, что я мог сделать, — это принять свою судьбу и стараться извлечь урок из своих ошибок.

Но как это сделать? Я не знал, что меня ждет. В магических шахтах явно ждала тяжелая работа, голод и, возможно, даже быстрая смерть от облучения. Но я также понимал, что это может быть и моей последней надеждой на искупление. Я принял решение, что буду работать, выживать и искать способ исправить свои ошибки. Я не знаю, как долго это займет, но я не сдамся. И буду бороться за свою жизнь, за свою душу, за свой шанс на искупление.

***

В большом темном зале, освещенном лишь дрожащим светом факелов, собрался суд. На высоком постаменте, украшенном гербом империи, сидел судья в черном судейском плаще, с жезлом в руке. Его лицо было строгим и непроницаемым, а глаза – холодными и бесстрастными. Он смотрел на меня, словно на какое-то насекомое, которое заслуживает только презрения.

По обеим сторонам от него стояли стражники, одетые в тяжелые латы, с мечами наперевес. Они были неподвижны, как статуи, и их лица были лишены всякого выражения. Они были лишь орудиями правосудия, готовыми выполнить любой приказ.

Я стоял перед судом, окруженный холодным безразличием и ненавистью. И вновь чувствовал себя маленьким и беспомощным, как муха, пойманная в паутину. Я не мог отвести взгляд от лица судьи, которое казалось мне символом всего зла и бесчеловечности, которое я увидел в этом мире.

— Гиперион Ростиславич, — прозвучал голос судьи, холодный и бесстрастный, как звук колокола. — Ты обвиняешься в вероотступничестве и помощи демонам. Ты устроил пир для злых сил, и теперь должен ответить за свои преступления перед короной и её людьми.

Но я всё же хотел протестовать, хотел объяснить, что я не виновен, что я просто пытался спасти себя, спасти город. Но слова застряли в горле. Пусть и понимал, что в этом зале никому не интересно моё мнение. Никто не хочет слушать объяснения вероотступника.

— Я не виновен! — прокричал я, но мой голос утонул в тишине зала.

— Суд решил, — произнес судья, не отрывая от меня взгляда. — Ты объявлен вероотступником и предателем Куси. Тебе грозит самое строгое наказание, пан Лисовский.

Закрыл глаза, ожидая приговора. Ибо знал, что меня ждет. В этом мире отныне не было места для таких, как я. И посему я был обречен.

— По всей строгости царских указов! — прозвучал приговор, отдающий холодом и безжалостностью. — В магические шахты на вечные труды!

Я открыл глаза и увидел, как стражники подходят ко мне с цепями в руках. Но я не сопротивлялся. И уже принял свою судьбу. Ибо был обречен доживать свои дни в магических шахтах. Я был обречен на забвение.

Холодные цепи сковали мои запястья, и я почувствовал, как в груди зародилась пустота. Больше не было надежды, не было света, не было ничего, кроме беспросветной тьмы, которая окутывала меня со всех сторон.

Меня вели по холодным, сырым коридорам незнакомой мне ратуши. Стены были украшены гербами Куси, но они казались мне пустыми и безжизненными. Я проходил мимо камер, где томились другие узники, и чувствовал их отчаяние, их боль, их беспросветность.