Гипнотический роман

Онора Мери был на волосок от апоплексического удара. Боясь умереть, не отомстив за Реймона, он подошел к окну чтобы подышать чистым воздухом.

V

Гроза утихла и холодный воздух, насыщенный запахом цветов и мокрых листьев, снова оживлял существа, истомленные летним зноем. Тишина воцарилась, наконец, в зверинце. Чистое небо было покрыто бесчисленным множеством звезд.

Онора сорвал с себя галстук, расстегнул свой воротник рубашки, отчего ему стало легче дышать. Затем он возвратился к Адрияну Брюно, простым прикосновением уничтожил судорожное напряжение его мускулов и сказал:

— Теперь расскажи мне о твоем преступлении со всеми подробностями!

Его чело, изборожденное морщинами, выражало суровую решительность.

Дрожащий и послушный, как малый ребенок, которого наказывают, сумасшедший начал тихим, но ясным голосом, свой ужасный рассказ:

— В молодости я был морским офицером, проплавал все моря и посетил все пять частей света. Самая дикая и наименее исследованная из них, больше всего возбуждала мое любопытство. Желая продолжать исследования Рене Калье и быть достойным соперником Ливингстона, я решил сам исследовать Африку и подал в отставку. Я был силен и неустрашим, но мне недоставало гения, который нужен для великих открытий. Я мог только констатировать то, что уже видели другие, и эта неспособность найти дорогу, которой еще никто не ходил, скоро повергла меня в глубокую печаль, увеличиваемую еще одиночеством, усталостью и лихорадкой.

Я должен был довольствоваться чудесами, которые мне приходилось видеть.

По возвращении в Европу, я мог написать прекрасную книгу, описание стран и народов, о которых ничего не знают наши буржуа, думающие, что горы находятся только в Швейцарии, а большие — озера в Америке, и все негры — людоеды. У меня были собраны материалы по истории магометанства в стране Нила и была возможность, — что тогда удивило бы весь мир — предсказать махдизм… Но я пренебрег этими способами приобрести известность, мечтая об одной только славе — славе путешественника, открывающего новые реки и новые горы. В продолжение двух лет я жил в стране озер, поверхность которой равняется Индостану, а высота превосходит самые великие долины Альп. Я вышел на Уфумбиро, 3 500 метров высоты, и на Гамбараго, около 2 000 метров, почти такой же высоты, как Монблан. Вершины этих великанов не покрыты вечным снегом, но орошаются вечным дождем, наполняющим все углубления. На берегу одного из этих озер я встретил Ливингстона. Он ласково принял меня и предложил мне разделить с ним его труды. Но у меня тотчас же зародилась ненависть к этому великому человеку, и я оставил его, боясь совершить преступление.

Я возвращался по Нильской долине, когда в Хартуме имел несчастье познакомиться с Реймоном Сильвестром. Сперва я ему симпатизировал, потому что он жил иллюзиями, которых у меня больше не было. Он сообщил мне о смерти Ливингстона и сказал, что намеревается посетить озера Укеруэ и Бангуэло. Я пробовал его отговаривать. Рисовал ему те разочарования, которые его ожидали, и даже горькую зависть, которая убьет в нем все хорошие чувства. Я судил о других по себе: во всех я предполагал узкие взгляды и злое сердце. Реймон Сильвестр подсмеивался над моим, как он называл, пессимизмом, просил меня показать ему заметки и планы, осыпал мое путешествие такими похвалами, что они показались мне действительно заслуженными. Он, наконец, возвысил меня в моих собственных глазах и добился того, что я согласился возвратиться назад. Мы исследовали вместе Луапулу, которая вытекает из озера Меро, в величественной и дивно красивой местности. Реку эту Ливингстон принял за верхнее течение Нила, но Реймон Сильвестр нашел, что Луапула просто была Верхней Конго.

— Но ведь это открыл Камерон? Несчастный!

— Он пришел туда после нас. Впрочем, открытие — вполне принадлежит ему, потому что он не имел сведений о карте, составленной Сильвестром.

— О, небо! Лишив моего друга жизни, ты в то же время лишил его и славы!.. Продолжай, изверг!

— Я отдал бы двадцать лет моей жизни, чтобы только добиться таких богатых результатов. К несчастью, я тут был ни при чем. Все это увидел и понял Сильвестр… Много раз я даже старался сбить его с толку своими возражениями, на которых я настаивал тем упорнее, чем его доводы были очевиднее. Тем не менее, он называл меня сотрудником, и это великодушие заставило меня возненавидеть его так же, как я возненавидел Ливингстона.

Увы! Я не мог убежать от него. Мы владели вместе ладьей и шестью неграми, которые служили нам проводниками и свитой. Я должен был оставаться с ними, жить с ними в полной интимности, притворяясь, что разделяю его энтузиазм. О! Этот Реймон Сильвестр, сколько я выстрадал из-за него… Нет! Когда я вспоминаю все то, что я перенес благодаря ему, я не жалею, что убил его!

— Собака! Алчное животное! — вскричал Онора, сделав движение, чтобы задушить сумасшедшего. — Не повторяй свою бесстыдную хулу!