Гипнотизер

В голове стало пусто и тихо. Я слышал, как на кухне тикают настенные часы, слышал, как шумят время от времени проезжающие по дороге машины. Дверь открылась, вошла Симоне. Прочитав газету, она побледнела как покойник.

– Что происходит? – прошептала она.

– Не знаю, – сказал я и почувствовал, как пересохло во рту.

Я сидел, уставившись в пустоту. Что, если моя теория оказалась ошибочной? Что, если гипноз не помогает людям, пережившим глубокую травму? Если так, на их воспоминания могло повлиять мое страстное желание определить модель поведения. Я не верил, что Лидия под гипнозом видела несуществующего ребенка. Я был убежден, что она описала реальное воспоминание, но теперь я начинал чувствовать растерянность.

Странным оказался короткий путь от лифта до кабинета Анники Лорентсон. Никто не хотел смотреть мне в глаза. Когда я шел по коридору, у людей, с которыми я обычно перекидывался парой слов, был нервный подавленный вид, они отворачивались и спешили пройти мимо.

Даже запах в лифте был незнакомый. Пахло гнилыми цветами, и мне пришли на ум похороны, дождь, прощание.

Когда я вышел из лифта, мимо пробежала Майя Свартлинг. Она не обратила на меня внимания. В дверях директорского кабинета ждал Райнер Мильк. Он посторонился, когда я вошел и поздоровался.

– Садитесь, Эрик, садитесь, – сказал Мильк.

– Спасибо, лучше постою, – коротко ответил я, но передумал. Я все еще не мог понять, что здесь делает Майя. Может быть, она пришла защитить меня? Ведь она единственная, кто действительно изучил мое исследование как следует.

Анника Лорентсон стояла у противоположной стены перед окном. Я подумал, как невежливо и необычно для нее не пригласить меня войти. Однако она стояла там, обхватив себя руками за плечи и сосредоточенно глядя в окно.

– Мы дали вам хороший шанс, Эрик, – начал Педер Меларстедт.

Райнер Мильк кивнул.

– Но вы уперлись, – сказал он, – не захотели добровольно отстраниться, пока мы проводим расследование.

– Я могу передумать, – сказал я тихо. – Могу…

– Теперь уже поздно, – перебил он. – Мы должны были дать ответ позавчера. Сегодня наши попытки оправдаться будут выглядеть просто жалкими.

Анника открыла рот.

– Я… – слабо произнесла она и повернулась ко мне. – Сегодня вечером я должна быть в “Раппорт”, объяснять, почему мы не запретили вам работать.

– Но я не сделал никакой ошибки, – сказал я. – Если пациент является с нелепыми жалобами, невозможно из-за этого запретить годами длящееся исследование, бесчисленные программы лечения, которые всегда были безупречными…

– Не один пациент, – возразил Мильк. – Их несколько человек. К тому же теперь мы услышали, что думает о вашем исследовании эксперт…

Он покачал головой и замолчал.

– Этот самый Йоран Сёрельсен или как его там? – зло спросил я. – Я о нем никогда ничего не слышал. Он же совершенно не в курсе исследования.

– У нас есть специалист, который изучал вашу работу несколько лет, – объяснил Мильк и поскреб шею. – Она говорит, что вы хотите многого, но почти все ваши тезисы построены на песке. Доказательств у вас нет. Однако, чтобы продемонстрировать собственную правоту, вы закрываете глаза на то, что было бы благом для пациентов.

Я онемел.

– И как зовут вашего эксперта? – выговорил я наконец.

Они не ответили.

– Может быть, ее зовут Майя Свартлинг?

Лицо Анники Лорентсон налилось краской.

– Эрик, – сказала она и наконец повернулась ко мне, – с сегодняшнего дня вы отстраняетесь от работы. Я больше не хочу видеть вас в своей больнице.

– А как же мои пациенты? Я должен наблюдать…

– Их передадут другому врачу, – оборвала она.

– Они могут почувствовать себя плохо из-за…

– Это ваша вина. – Анника повысила голос.

В кабинете воцарилась абсолютная тишина. Франк Паульссон стоял отвернувшись, Ронни Йоханссон, Педер Меларстедт, Райнер Мильк и Свейн Хольстейн сидели с ничего не выражающими лицами.

– Ладно, – тускло сказал я.

Всего несколько недель назад в этом самом кабинете я получил новые средства. Теперь все было кончено, одним махом.

Когда я вышел на улицу, ко мне приблизились несколько человек. Высоченная блондинка сунула мне в лицо микрофон и жизнерадостно сказала:

– Здравствуйте! Как вы прокомментируете то, что одну из ваших пациенток, женщину по имени Эва Блау, на прошлой неделе забрали в психиатрическую больницу на принудительное лечение?

– О чем вы?

Я отвернулся, но за мной увязался оператор с телекамерой. Черный блестящий объектив преследовал меня. Я посмотрел на блондинку, увидел у нее на груди карточку с именем – Стефани фон Сюдов, увидел ее белую вязаную шапку и руку, махавшую, чтобы камеру развернули к ней.

– Вы настаиваете на том, что гипноз – хорошая форма лечения? – спросила она.

– Да, – ответил я.

– Значит, собираетесь продолжать?

Белый свет из высоких окон в конце коридора отражался в свежевымытом полу психиатрического стационара Южной больницы. Я прошел мимо длинного ряда запертых дверей с резиновыми прокладками и вытертой краской, остановился возле палаты В39, увидел, что мои ботинки оставили сухие следы на блестящем покрытии пола.