Гипнотизер

Было уже поздно, когда мы решили отправиться в «Риш», неподалеку от Драматического театра. Раздеваясь в гардеробе, мы чуть не упали: Майя оперлась на меня, а я неверно оценил расстояние до стены. Когда мы вновь обрели равновесие, Майя глянула на мрачное, похоронно-серьезное лицо гардеробщика и захохотала так, что мне пришлось увести ее в угол зала.

Там было тепло и тесно. Мы выпили по порции джина с тоником, постояли, почти касаясь друг друга, и вдруг крепко поцеловались. Прижавшись к ней, я почувствовал, как она стукнулась затылком о стену. Гремела музыка; Майя повторяла мне на ухо, что нам нужно поехать к ней домой.

Мы вывалились на улицу и сели в такси.

— Нам только на Руслагсгатан, — пробормотала она. — Руслагсгатан, семнадцать.

Водитель кивнул и вывернул на Биргер-Ярльсгатан в ряд такси. Было часа два, небо начинало светлеть. За окном, как тени, светились бледно-серым дома. Майя привалилась ко мне. Я подумал, что она решила поспать, как вдруг почувствовал, что она гладит мне промежность. Член встал немедленно. Майя прошептала «ух ты» и тихо засмеялась мне в шею.

Я не представлял себе, как мы поднимемся в ее квартиру. Помню, как стоял в лифте и лизал ее лицо, чувствуя вкус соли, губной помады и пудры, ловя мелькание своего собственного пьяного лица в туманном зеркале лифта.

Майя остановилась в прихожей, сбросила курточку на пол и скинула туфли. Она потянула меня к кровати, помогла раздеться и сняла с себя платье и белые трусики.

— Пошли, — прошептала она. — Я хочу почувствовать тебя в себе.

Я тяжело навалился на нее и почувствовал, какая она влажная, я утонул в теплом, меня крепко сжали, обняли. Майя стонала мне в ухо, положив руки мне на спину и мягко двигая бедрами.

Мы занимались любовью небрежно и по-пьяному. Я все больше становился себе чужим, все больше ощущал свое одиночество и немоту. Приближаясь к оргазму, я подумал, что должен бежать отсюда, но вместо этого сдался судорожной быстрой разрядке. Майя часто дышала. Я еще полежал, задыхаясь и слабея, и скатился с нее. Сердце тяжело колотилось. Губы Майи разошлись в странной улыбке, от которой мне стало нехорошо.

Мне было дурно, я не соображал, что произошло и что я здесь делаю.

Я сел рядом с ней в постели.

— Что такое? — спросила она и погладила мне спину.

Я стряхнул ее руку и коротко сказал:

— Перестань.

Сердце заныло от беспокойства.

— Эрик? Я думала…

У Майи был печальный голос. Я почувствовал, что не могу ее видеть, злюсь на нее. Конечно, то, что произошло, было моей ошибкой. Но этого бы не случилось, не будь она такой настырной.

— Мы просто устали и пьяные, — прошептала она.

— Мне пора, — сдавленно сказал я, забрал свою одежду и, пошатываясь, ушел в ванную. Она была маленькой, заполненной кремами, щетками, полотенцами. На крючках висели мохнатый халат и розовая бритва на мягком толстом шнурке. Мне не хватило духу взглянуть на себя в висевшее над раковиной зеркало; я вымылся голубым мылом в виде розочки и, дрожа, оделся, то и дело стукаясь локтями о стену.

Когда я вышел, Майя стояла и ждала. Она завернулась в простыню и казалась юной и встревоженной.

— Ты на меня сердишься? — У Майи задрожали губы, словно она сейчас заплачет.

— Я сержусь на себя. Я не должен был, не должен…

— Но я хотела этого, Эрик. Я люблю тебя, неужели ты не замечаешь?

Она попыталась улыбнуться мне, но ее глаза наполнились слезами.

— Не обращайся со мной, как с обноском, — прошептала она и протянула руку, чтобы дотронуться до меня.

Я отшатнулся и сказал, что это была ошибка — сказал резче, чем хотел.

Майя кивнула и опустила глаза. На лбу легли горестные морщины. Я не стал прощаться — просто вышел из квартиры и закрыл за собой дверь.

Всю дорогу до Каролинской больницы я прошел пешком. Может быть, я сумею убедить Симоне в том, что мне пришлось заночевать в своем кабинете в одиночку.

Утром я взял такси и от Каролинской больницы поехал домой в Ерфелле. Все тело ныло, мутило от выпитого алкоголя, тошнило от всех сказанных мною глупостей. Не может быть, чтобы я изменил Симоне, это неправда. Неправда. Майя красивая и веселая, но она мне совсем не интересна. Черт возьми, как я мог позволить лестью заманить себя в ее постель?

Я не знал, как рассказать обо всем этом Симоне, но рассказать было необходимо. Я сделал ошибку, все люди ошибаются, но ведь можно простить друг друга, если поговорить, объяснить.

Я подумал, что никогда не смог бы потерять Симоне. Мне было бы больно, если бы она изменила мне, но я бы простил ее, я бы никогда не оставил ее из-за этого.

Когда я вошел, Симоне стояла на кухне и наливала кофе в чашку. На ней был старенький бледно-розовый шелковый халат. Мы купили его в Китае, когда Беньямину был всего годик и они поехали со мной на конференцию.

— Хочешь? — спросила она.

— Хочу. Спасибо.

— Эрик, мне так стыдно, что я забыла про твой день рождения.

— Я ночевал в больнице, — объяснил я и подумал, что она, конечно, расслышала ложь в моем голосе.