Гипнотизер

Я еще минуту постоял спокойно, рассматривая их, людей, в чьих руках была судьба моего исследования. Как странно: я смотрел на членов правления — и вспоминал своих пациентов. В этот момент они все были в защитной оболочке: их воспоминания, переживания и вытесненные в подсознание чувства слоились в стеклянном шаре, словно неподвижные кольца дыма. Трагично-красивое лицо Шарлотте, тяжелое печальное тело Юсси, бледная уступчивость Пьера, Лидия с ее бренчащими украшениями и прокуренной одеждой, Сибель в вечных париках и дерганая Эва Блау. Мои пациенты — нечто вроде таинственных отражений этих одетых в костюмы, уравновешенных и состоятельных людей.

Члены правления расселись, перешептываясь и беспокойно вертясь. Один из них позвякивал мелочью в кармане брюк. Другой спрятался, углубившись в свой ежедневник. Анника подняла глаза, спокойно улыбнулась и сказала:

— Эрик, прошу вас.

— Мой метод, — начал я, — мой метод сводится к лечению травм посредством групповой гипнотерапии.

— Это мы поняли, — вздохнул Ронни Йоханссон.

Я попытался коротко рассказать о том, что делал все это время. Меня слушали рассеянно; некоторые смотрели на меня, некоторые тяжело уставились в стол.

— К сожалению, мне нужно идти, — сказал через некоторое время Райнер Мильк и поднялся.

Он пожал руку кое-кому из присутствующих и вышел из комнаты.

— Вы получили материалы заранее, — продолжал я. — Я знаю, отчет довольно длинный, но это необходимо. Я не мог сократить его.

— Почему? — спросил Педер Меларстедт.

— Потому что делать выводы еще рановато, — пояснил я.

— А если перепрыгнуть два года?

— Трудно сказать, но модели поведения я вижу, — ответил я, хотя знал, что не должен ввязываться в такой разговор.

— Модели поведения? Что за модели?

— Не хотите рассказать, чего вы рассчитываете достичь? — улыбаясь предложила Анника.

— Я надеюсь выявить ментальные барьеры, которые остаются у человека при погружении в гипноз, определить, как мозг в состоянии глубокого расслабления находит новые способы защитить личность от того, что ее пугает. Я полагаю — и это поразительно, — что когда приближаешься к травме, к ядру, к тому, что представляет настоящую опасность… Когда под воздействием гипноза вытесненные воспоминания наконец проявляются, человек в последней попытке защитить тайну начинает цепляться за все подряд. И тогда, как я начал догадываться, он перетягивает в существующие в памяти образы материал своих сновидений, только чтобы избежать прозрения.

— Избежать понимания того, в каком положении он находится? — с внезапным интересом спросил Ронни Йоханссон.

— Да, или, точнее, нет… преступников там нет, — ответил я. — Преступников заменяют чем угодно, часто зверями.

За столом стало тихо.

Я увидел, как Анника, которая до сих пор как будто испытывала неловкость за меня, спокойно улыбнулась.

— Так действительно может быть? — почти шепотом спросил Йоханссон.

— Насколько отчетлива эта модель? — спросил Меларстедт.

— Она ясно прослеживается, но еще не подтверждена, — пояснил я.

— А в других странах такие исследования проводятся? — поинтересовался Меларстедт.

— Нет, — неожиданно ответил Йоханссон.

— Скажите, — вмешался Хольстейн, — если сейчас прекратить работу, как по-вашему, пациент сможет найти новую защиту в гипнозе?

— Можно ли пойти дальше? — спросил Меларстедт.

Я почувствовал, что у меня горят щеки, тихо кашлянул и ответил:

— Я думаю, что при более глубоком гипнозе можно опуститься ниже уровня образов.

— А как же пациенты?

— Я тоже про них подумал, — сказал Меларстедт Аннике.

— Все это, конечно, чертовски заманчиво, — сказал Хольстейн. — Но я хочу гарантий… Никаких психозов, никаких самоубийств.

— Да, но…

— Вы можете обещать, что ничего подобного не будет? — перебил он.

Франк Паульссон созерцал этикетку на бутылке воды. Хольстейн посматривал на часы, у него был утомленный вид.

— Моя главная цель — помочь пациентам, — сказал я.

— А исследование?

— Оно…

Я откашлялся и тихо произнес:

— Оно все же побочный продукт. Так я понимаю.

Сидевшие за столом переглянулись.

— Хороший ответ, — подал голос Франк Паульссон. — Я полностью поддерживаю Эрика Барка.

— Я все равно беспокоюсь за пациентов, — возразил Хольстейн.

— Здесь все есть. — Паульссон указал на сборник материалов. — Здесь Барк подробно описал, как меняется состояние пациентов. Выглядит более чем многообещающе.

— Это настолько необычное лечение, настолько смелое… Мы должны быть уверены, что сможем отстоять его, если что-то пойдет не так.

— Такого не должно случиться, — сказал я. По спине побежали мурашки.

— Эрик, сегодня пятница, все хотят домой, — заключила Анника. — Я думаю, вы можете рассчитывать на возобновление финансирования.

Остальные согласно кивнули; Ронни Йоханссон откинулся назад и хлопнул в ладоши.

Когда я пришел домой, Симоне стояла в просторной кухне. Она выкладывала на стол продукты из четырех пакетов: спаржа, свежий майоран, цыпленок, лимон и жасминовый рис. Увидев меня, она рассмеялась.

— Что такое? — спросил я.

Симоне покачала головой и сказала, улыбаясь до ушей:

— Видел бы ты себя.

— А что?

— Ты похож на мальчишку на рождественском утреннике.