— Это не важно. Старость наступает, когда флиртуешь с женщиной, даже не помышляя затащить ее в постель.
— Мне тоже его жалко… — сознался Андрей Львович, с неохотой отходя от окна.
— Что делать?
— Надо подумать…
— Думайте, соображайте, загляните в свое сердце! Там всё уже есть, абсолютно всё! Надо только знать, где что лежит. Ведь говорил же вам, дуракам, Сен-Жон Перс: «Плохие писатели изучают жизнь, а хорошие — себя!»
— Минуточку! — встрепенулся Кокотов. — В прошлый раз, кажется, было, наоборот?
— Разве? Возможно…
— Давайте лучше вернемся к этому завтра… — осторожно предложил писодей.
— Завтра — суд!
— Да, я как-то забыл…
— Вот что, лентяй, снимайте-ка ботинки! Босиком лучше думается.
— …А если, если… как бы это сказать… — залепетал автор «Роковой взаимности».
— Кокотов, ну что вы мне тут имитируете умственную деятельность, как проститутка — оргазм! Так и скажите: не знаю.
— Почему? — обиделся писодей. — Я не имитирую! А если… если Степан Митрофанович оставляет себе не последнюю пулю, а последнюю таблетку минималона, уменьшается и скрывается от врагов?
— Неплохо. Даже хорошо! Что будем делать с Юлькой и Кирюхой?
— Они тоже уменьшаются!
— Молодец, правильно, Львович! Юлька сидит в лоджии, греясь на солнышке и любуясь сверху «Аптекарским огородом», а маленький Кирилл дремлет в ложбинке между ее грудями. Они счастливы. Слышно, как надрывается мобильный телефон, но никто не обращает на него внимания. Зря! Это звонит Степан Митрофанович…
— Минуточку. Как он мог позвонить? Он что, уменьшился вместе с телефоном?
— Не занудствуйте! В большом кино обязательно должны попадаться милые нестыковки, изящные ляпы и сюжетная путаница. В противном случае критикам не о чем будет писать. Слушайте дальше: неожиданно дрему нарушают визг тормозов, топот и крики. Бережно прижимая любовника ладонью к груди, Юля смотрит вниз: там вереница джипов. Десятки вооруженных костоломов окружают дом. Она испуганна, но, будучи достойной внучкой нелегала, берет себя в руки, глотает таблетку, а оставшийся минималон, перегнувшись через ограду лоджии, вытряхивает из пробирок на землю. Белесое облачко достигает газона, серый прогулочный дог, заинтересовавшись упавшими сверху пилюльками, исчезает бесследно, и хозяин с ужасом пялится на опустевший ошейник. Железная дверь падает под страшными ударами. Ворвавшиеся громилы хватают за грудки перепуганного Черевкова: «Где она?»
— Минуточку, Черевков в коме! — напомнил писодей.
— Вышел. Поправляется на домашнем режиме, — не моргнув, разъяснил игровод.
— Там! — добровольно сдает жену трусливый супруг.
Но лоджия пуста, как голова потомственного либерала. Костоломы находят только надушенное женское белье да пустой цилиндрик из-под но-шпы. Стрюцкий задумчиво вертит в пальцах круглую крышечку с маленькими отверстиями для воздуха и с интересом рассматривает ажурные трусики-стринги.
— Искать!
Вооружившись лупами, все ползают по квартире, обследуя каждый сантиметр. Тщетно. Никого.
— Где-е они?! — орет Стрюцкий так громко, что надуваются вены на его шее и чернеет лицо.
Когда-то он служил в Пятом управлении КГБ и так же кричал во время допроса на машинистку, тайно перепечатавшую роман Солженицына. Придя с Лубянки домой, бедняжка повесилась от потрясения. Черевков, не дожидаясь, когда его начнут бить, добровольно выдал брюлики, спрятанные в малахитовом унитазе с двойным дном. Ну как?
— Отлично! — похвалил Кокотов, снова глянув на часы.
— Отниму! — предупредил соавтор.
— Извините…
— Чего-то не хватает, — наморщил лысину Жарынин, рассматривая погасшую трубку.
— Чего?
— Зло не наказано.
— Ну и бог с ним!
— Вы уверены?
— Абсолютно!
— Ну, знаете, вы как-то слишком легко решили вопрос, над которым бьется вся мировая философия! — заметил режиссер, щелкая зажигалкой.
— Какой вопрос? — опешил автор «Беса наготы».
— Проблему теодицеи. Люди всегда гадали: в каких отношениях состоят Бог и страдающий космос? Что, собственно говоря, есть зло? Отсутствие блага или самостоятельная сущность? Откуда она взялась, эта сущность: рождена Всеблагим или существовала предвечно? По-вашему, выходит, зло нарочно командировано в мир Творцом. Зачем? С каким умыслом? Ваши взгляды близки к ереси кумранских ессеев. Вот вы, оказывается, какой! С вами опасно!
— Я… Я просто так выразился… Случайно…