Гипсовый трубач

— Нет, мой пугливый друг. Я консультировался с юристом. Мы живем в стране торжествующего зла, которое возможно лишь при добром уголовном кодексе. У нас нежнейший уголовный кодекс, его, наверное, долгими тюремными ночами писали рецидивисты-интеллектуалы. Двадцать лет вам дадут, если вы бросите гранату в детский садик. И то не факт. Скажете, что в детстве вас растлевала воспитательница, — могут оправдать. А у меня смягчающие обстоятельства: я защищал стариков от произвола. Я был в состоянии аффекта под впечатлением смерти Ласунской. Наконец, у меня есть справка.

— Какая?

— Самая лучшая! Лет пять дадут. Полечат. Выйду через три года. А Ибрагимбыков будет гнить в гробу! Улавливаете?

— Вы несете бред! — вздрогнул Кокотов, подумав о себе.

— Почему бред? Победить зло можно только массовым индивидуальным террором. Добро должно вооружиться и уничтожать зло при каждом удобном случае. Вы думаете, Дадакин сдал бы нас, зная, что за это его прирежут в подьезде? А Лебедюк? Да он бы от ужаса стал омерзительно справедливым. Я хотел сам открыть эпоху террора. Но теперь, все обдумав, почетное право стать первым зилотом добра отдаю вам!

— Зилотом?

— Были такие древние евреи. За правду маму могли зарезать.

— Вы же не любите Ветхий Завет!

— Как раз в деле уничтожения врагов Ветхий Завет — незаменимое пособие! Соглашайтесь!

— Но почему я?

— Очень просто! Во-первых, вы и так умрете или станете калекой после операции.

— Ну-у, знаете…

— Хорошо. Операция пройдет успешно, и здоровье к вам вернется, — сказал Жарынин с насмешкой. — Но опухоль-то у вас, простите, где?

— В голове.

— Вот именно. В голове! Вы вообще за свои действия не отвечаете. Вас даже не посадят — отправят в больничку. Зато вы начнете кинжальный террор против коррупции. А как еще спасти Россию? Вы проснетесь знаменитым, героем интернета, миллионы пользователей захотят стать похожими на вас и подхватят почин!

— Великий почин…

— Да, великий. Напрасно иронизируете!

— Это чушь. Вы спятили, Дмитрий Анатольевич!

— Антонович, с вашего позволения!

— Да, конечно… Я не стану никого убивать! Уйдите! Я устал. У меня раскалывается голова! — Кокотов потер немеющий висок. — Я больной человек. Зачем вы мне все это говорите?

— Жаль! Я надеялся, вы достойно завершите свой литературный путь. Неужели не понятно: чтобы стать большим писателем, надо иметь в биографии что-то необычное, содрогательное? Например, погибнуть на дуэли, как Пушкин с Лермонтовым. Или уйти на старость глядя из дому, как Лев Толстой. Неплохо быть расстрелянным, как Гумилев. Можно посидеть в тюрьме, как Достоевский или Солженицын. В крайнем случае — застрелиться, как Маяковский, или повеситься, как Есенин. Гадко, конечно, но эффектно. Разумеется, я не желаю вам быть задушенным женой, как Рубцов, или похороненным заживо, как Гоголь. Все-таки вы мне дороги! И уж точно не стоит умирать от водки, как большинство русских писателей. Это, знаете, вообще у нас не считается…

В подтверждение сказанного Жарынин наполнил рюмки, соавторы хлопнули, и режиссер с аппетитом заправил в рот тонкую, будто розовый лоскут, ветчину, а потом еще закусил двумя маслинками и облизал пальцы. Писодей тоскливо позавидовал его нерушимому здоровью, позволяющему в застольных битвах отвоевывать земли, разбазаренные демократами.

— Кокотов, я предлагаю вам небывалое — стать первым истребителем зла. Подумайте, Бродскому хватило ссылки за тунеядство, чтобы получить Нобелевскую премию за стихи, которые вообще невозможно запомнить. А вы станете первым в новой истории зилотом добра! Прикиньте: ну, умрете вы на операционном столе от неудачной анестезии или оттого, что у врача с похмелья дрогнул в руке скальпель. И что? Ничего. Загнетесь от жутких болей, изъеденный метастазами, как сыр рокфор зеленой плесенью…

— Не надо! — попросил Андрей Львович, испытывая ужас, переходящий в дурноту.

— Нет, дослушайте! Какая вам польза от такой смерти? Ну, появится в какой-нибудь занюханной литературной многотиражке крошечный некролог, мол, жил, писал сначала под своим именем, потом под псевдонимом «Аннабель Ли» и умер от тяжелой продолжительной болезни. Помним, скорбим. И забудут на следующий день, а ваша Аннабель, как последняя курва, будет рожать те же идиотские романы, но только от другого неимущего автора…

— Замолчите! — истошно взмолился Кокотов и сам налил себе перцовки.

— Выпейте, выпейте! Вот так, хорошо. Все-таки алкоголь — это сироп бессмертия…

— Откуда вы знаете про сироп бессмертия? — задохнувшись водкой, прошептал писодей.