Гипсовый трубач: дубль два

Они подъезжают к школе, входят в пустой утренний сад и долго, обреченно молчат возле гипсового трубача.

– Мы, конечно, больше не увидимся? – спрашивает он.

– Нет…

– Ты ни о чем не хочешь меня попросить?

– Нет.

– Не волнуйся, я заплатил долг твоего мужа…

– А откуда он знает про долги Кости?

– Да это же сам Борька через подставных и втянул Костю в провальный бизнес.

– Зачем?

– Чтобы она ему позвонила!

– Да-а?

– Да!

– Тогда он должен знать ее новую фамилию и сразу откликнуться на звонок «Оклякшиной».

– Кокотов, я убью вас за вашу подлую мелочность! – Жарынин схватил трость и обнажил клинок. – А вообще-то вы молодец, что помните такие детали! Ладно, потом как-нибудь состыкуем.

– А про дочь она ему не скажет?

– Исключено!

– Я бы сказал…

– Вы ничего не понимаете в женской психологии. Сказать про дочь – значит признать, что Борька, бросив ее, тем не менее навсегда остался в ее жизни. Неужели не понятно? А знаете, как я закончу фильм?

– Как?

– А вот так. Мы опять в скромной квартирке. Варя болтает по телефону с женихом. Костя тупо уставился в одну точку: он все понял и окончательно разрушен, превращен в мужской фарш. А Юля, зябко охватив себя руками, смотрит в окно. Идет дождь. И я снова дам ее лицо сквозь струйки воды, размытое, словно плачущее, лицо красивой гордой неудачницы. Как?

– Здорово! – искренне похвалил автор «Знойного прощания» и глянул на часы, показавшие без десяти шесть. – Пивка перед ужином не желаете?

– Не откажусь, мой добрый друг!

Повеселевший писодей рысцой принес соавтору бутылку холодной «Крушовицы» и даже сам открыл, поддев пробку кинжалом. Жарынин принял подношение с поклоном, задумчиво пил, после каждого глотка поглядывая на оставшуюся пенную роскошь с энтропийной грустью. Наконец, осушив посуду, он светло посмотрел соавтору в глаза и молвил, одолевая отрыжку:

– Я не пойду ужинать. И вы не пойдете…

34. Убить человека!

– Почему-у-у?! – Кокотов взвыл так, словно впервые услышал, что все люди смертны.

– В нашей истории чего-то не хватает, – спокойно объяснил игровод.

– Обиды на вечность? – чуть не заплакал писатель, в отчаянье глядя на часы.

– Вы напрасно иронизируете!

– Но почему, почему – не хватает? Чего?!

– Не знаю, но чувствую. Талант – это когда чувствуешь, как не должно быть. И не смотрите на часы – вы на похороны не опаздываете. Давайте-ка разбираться! Итак, они проснулись в шале. Вы хорошо себе представляете, что такое тридцатисемилетняя женщина утром в постели? Жена не в счет, она верный соратник по совместному старению и заслуживает сострадательной нежности. Но любовница! Знаете, у меня была подобная история…

– Я не хочу, не хочу больше ваших историй! – истерически простонал автор «Жадной нежности».

– Не хотите – не надо, – пожал плечами Жарынин. – Вы просто вообразите: Боря смотрит на нашу Юлю глазами богатого человека, изнуренного юными длинноногими девами, готовыми ради денег на то, что даже маркизу де Саду в голову не приходило. Зачем ему Юля? Он лениво предложит открыть на ее имя счет. Она гордо откажется. Они оденутся, стараясь не глядеть друг на друга, и вернутся каждый в свою жизнь.

– А как же гипсовый трубач?.. – разочарованно спросил писодей.

– На хрена, скажите, в такой ситуации ваш гипсовый трубач? Вот и получается: ни трубача, ни катарсиса! Нет, чего-то не хватает. Какого-то взрыва…

– Может, Ксения?

– Кто?

– Жена Бориса.

– Ксения? Допустим, она алкоголичка, давно лишенная мужниной ласки. Обычная история в богатых домах. Ну и что?

– Она узнает про свидание в шале, врывается и…

– Откуда узнает?

– Ей сказал кто-то из охранников…

– Значит, она спит с охранником. Неплохо, а главное – типично. так ей и надо! Вы хотите, чтобы она ворвалась и отлупила Борю зонтиком, как моя жена?

– А что, Маргарита Ефимовна била вас зонтиком? – оживился Кокотов.

– Била. Как-нибудь расскажу. А может, вы хотите, коллега, чтобы Ксюша присоединилась к ним третьей? Экий же вы, однако, Вуди Аллен!

– Ничего я не хочу. Это вы от меня все время чего-то хотите! Вы мозгоед!

– Вот видите, даже новое слово придумали. Это хорошо. Вас просто надо почаще сердить – тогда с вами можно работать.

– Мне надо идти! – нервно объявил писодей, вскакивая со стула.

– А в чем дело?

– Ни в чем. Мне надо!

– Хорошо, идите! Но такой соавтор мне не нужен. Прощайте навсегда!

– Прощайте! – Андрей Львович метнулся к выходу. – Я вам не раб!

– Не раб – а следовательно, плохой писатель!

– С чего это вы взяли? – замедлил бегство Кокотов.

– Хороший писатель – раб замысла, как верно заметил Сен-Жон Перс. А вы раб своих гормонов. Вот вы кто! Кстати, дверь я запер.

– Когда?

– Когда вы мочили полотенце и звонили Лапузиной.

– Зачем? – вопросительно застонал автор «Кандалов страсти», дергая ручку.

– Затем, что вы неблагодарный! Я прислал вам свою лучшую женщину, думал: успокоитесь – вернетесь в творчество. Я ошибся! Ну что вы суетитесь, как обнадеженный девственник?! Думаете, не вижу? Вижу! Дурашка…

– Я не дурашка!

– Ладно, не дурашка. Вернитесь, и заодно захватите пивка!