Гипсовый трубач, или конец фильма

– Это - Агдамыч. Последний русский крестьянин! - был ответ.

Из-за поворота аллеи показалась стайка усохших до подросткового изящества старичков. Они что-то горячо обсуждали промеж собой звонкими обиженными голосами. Если бы не палочки в морщинистых, обкрапленных коричневой сыпью руках, если бы не спекшиеся от времени лица, - их можно было бы принять за ватагу мальчишек, отправляющихся на какое-то геройское бедокурство. Жарынин радостно взмахнул тростью и, приветственно раскинув руки, пошел им навстречу.

Но вдруг все они, как по команде, умолкли: из могучей резной двери, видневшейся между колоннами, вышли странные люди. Они стремительно простучали мимо каблуками, чуть не сбив с ног еле успевшего отпрянуть Кокотова. В центре шел невысокий бородатый человек в темных очках, низко надвинутой шляпе и развевающемся черном пальто из тонкой кожи. Глядя себе под ноги, он отрывисто говорил по мобильному телефону, совершенно незаметному в ладони, поэтому казалось, что незнакомец просто зажимает рукой заболевшее ухо. По четырем сторонам от него, образуя каре, семенили, старательно озираясь, плечистые парни в черных костюмах и строгих галстуках.

– Кто это? - испуганно спросил Андрей Львович.

– Это - Ибрагимбыков, - не сразу ответил Жарынин, мрачно наблюдая за тем, как странные люди садятся в джип.

– А что им здесь нужно?

– Всё!

– Как это?

– Он рейдер…

Ветераны, дождавшись, когда джип, взметая палые листья, скроется из виду, подбрели к режиссеру. Он молча пожал каждому руку с той подчеркнутой серьезностью, с какой взрослые обычно обмениваются рукопожатиями с незрелыми детьми.

– Дмитрий Антонович, вы нам поможете? - тихо спросил старичок, одетый в темно-синий пиджак с орденскими планками, но обутый при этом в пляжные тапки.

– Конечно! Этот Ибрагимбыков у нас быстро в ящик сыграет! - весело ответил режиссер.

Старческая общественность, дребезжа, засмеялась, и громче всех хохотал орденоносец в шлепанцах, особенно польщенный непонятным Андрею Львовичу смыслом шутки. Оставив своих ветхих друзей в хорошем настроении, Жарынин повел Кокотова в дом - и они очутились в холле, показавшемся после утренней улицы темным и мрачным. Направо и налево, ныряя под затейливые арки, уходили в глубь здания коридоры, а впереди возвышалась, образуя трапецию, двускатная мраморная лестница. Вершиной трапеции служил небольшой полукруглый балкончик. На нем, наверное, во времена балов и детских праздников извивался капельмейстер, повелевая оркестром, который рассаживался как раз между лестничными спусками. Теперь же там стояли несколько облупившихся дерматиновых кресел и кадки с домашними пальмами. А в стене под лестницей образовалась новенькая дверь, явно не предусмотренная архитекторами. Рядом с дверью имелась золотая табличка:

Директор ДВК «Кренино» А. П. Огуревич

Возле кадочной пальмы стоял растерянный лысый толстяк в полосатом двубортном костюме. На его румяном лице было написано то особенное выражение, какое бывает, если человек уже обнаружил отсутствие бумажника в привычном кармане, но пока еще не потерял надежды, что просто переложил его в другое укромное место. Увидав вошедших, он мученически улыбнулся и шагнул навстречу:

– Наконец-то, Дмитрий Антонович, наконец-то!

– Ну, здравствуй, здравствуй, старый жучила! Рад тебя видеть!

Они обнялись и трижды бесконтактно поцеловались, трогательно сблизив лысины. При этом толстяк успел доброй улыбкой и косвенным взглядом оповестить Кокотова, что «жучила» - это просто ласковое, даже дружеское преувеличение, никакого отношения к характеру его деятельности не имеющее.

– Аркадий Петрович, директор этого богоспасаемого заведения! - представил Жарынин незнакомца. - А это - Андрей Львович Кокотов, известный писатель.

– Ну, как же, как же! - воскликнул Огуревич с таким видом, будто без книг Кокотова и в постель-то никогда не ложился. - Очень рад!

Рукопожатие у директора оказалось мягкое, теплое и словно бы засасывающее.

– А война, значит, продолжается? - спросил Жарынин.

– Хуже… Блокада! На вас вся надежда! - махнул рукой директор.

– Но землю-то вы хотя бы оформили?

– В том-то и дело, что нет…

– Почему?