Гипсовый трубач, или конец фильма

Избрав наконец-то шапку, Кокотов увидел, как старуха, одетая в китайский пуховик и закутанная в оренбургский платок, тащит по узкому проходу тележку с продуктами первой необходимости: бутерброды, пирожки, напитки - в том числе алкогольные. Продавцы делали ей небрежные знаки: она подкатывала к прилавку, доставала термос, пластмассовые стаканчики и наливала. В зависимости от заказа: чай, кофе или водку. Выдавала по требованию бутерброды и пирожки. Женщины чаще просили чай. Мужчины кое-что покрепче. Кокотов, когда старуха с ним поравнялась, тихо молвил: «Мне бы водчонки, бабуля!» - и протянул деньги, те самые, первые капиталистические, с множеством нолей, похожие на пестрые билеты жульнической лотереи. «Бабуля» стала наливать в пластмассовый стаканчик, и тут он узнал в ней Людмилу Ивановну.

Его былая напарница, конечно, постарела. Но не это главное! Она, как бы поточней выразиться, унизительно обессмыслилась. Да, именно обессмыслилась. Впрочем, тогда это произошло почти со всеми, в том числе и с Кокотовым. И он, вдруг испугавшись, что она его сейчас узнает и надо будет с ней разговаривать, вспоминать, охать, - отвернулся, быстро выпил, ощутил прилив покупательской отваги и расплатился за шапку, которая к концу зимы облезла так, словно меховые изделия тоже болеют стригущим лишаем. А от водки у него через два часа страшно разболелась голова, - видимо, Людмила Ивановна для прибытка торговала жуткой, почти опасной для жизни дешевкой.

Но в то пионерское лето она была еще, так сказать, на излете женской ликвидности, много рассказывала про своего мужа Валерия, тоже инженера, увлекавшегося йогой и карате. Почти каждый вечер напарница бегала после отбоя в директорскую приемную - звонить в Москву. И по тому, с каким лицом она оттуда возвращалась, с какой силой поутру шлепала пионеров свернутой газеткой, становилось ясно, насколько прилежно Валерий в ее отсутствие соблюдает режим супружеской благонадежности.

Кстати и об этом… Как во времена войны были полевые жены и даже целые полевые семьи, так и в пионерском лагере были свои любовные союзы, иногда краткосрочные, иногда многолетние. К примеру Ник-ник, ездивший в «Березку» физруком с незапамятных времен, имел многолетий амур с поварихой Настей, и все уверяли, что двое детей у нее от мужа, а один от физкультурника. Старвож Игорь состоял в давней связи с баянисткой Олей. Один раз за лето внезапно приезжала его жена, особым чутьем угадывая сокровенный момент и обязательно застукивая их в интересном уединении, устраивала дикий скандал, пыталась порвать баян, называя при этом мужа «вонючим губошлепом», а Олю - «б…ю с гармошкой». Разнимали дерущийся треугольник всем педагогическим коллективом, и никто не мог понять две вещи: во-первых, почему жена приезжает только один раз за целое пионерское лето, но, как говорится, тютелька в тютельку? Во-вторых, почему бездетный Игорь не разводится с хулиганкой-женой и не женится на Ольге, которая куда моложе и пригожей своей законной соперницы? Тайна!

Да что там Игорь! Даже самодержица лагеря, царственная Зэка, как и все царицы, имела слабость по мужской части. К ней изредка на черной «волге» наведывался высокий чин из министерства, Сергей Иванович, - якобы для проверки оздоровительно-воспитательного процесса. Однажды Кокотов помчался искать пионера, улизнувшего на Оку… (О, это действительно было самое страшное, ночной кошмар воспитателей и вожатых! Каждый педсовет начинался леденящими душу цифрами детской «утопаемости» в летних оздоровительных учреждениях. Вот и опять в таком-то лагере на Волге утонул ребенок, а в таком-то, на Оби, утонули сразу двое, но одного откачали. Халатного педагога повязали тут же: пять лет общего режима…) Попасть в тюрьму Кокотову очень не хотелось, он ринулся по следу нарушителя водной дисциплины и вдруг увидел на высоком берегу сидящих под березкой Зою и Сергея Ивановича. Чиновник был в костюме и галстуке, но снял ботинки с носками и выставил к ласковому июньскому солнышку босые ноги. Зэка тоже была в своем руководящем темном платье, зато на голове у нее красовался венок из золотых одуванчиков. Они молча смотрели на искрящуюся воду с какой-то взаимной нежной грустью. Забыв про пионера, Коктов затаился в кустах в надежде увидеть, как они хотя бы поцелуются… Вообще-то эти страсти-мордасти сорокалетних людей казались тогда юному Андрею Львовичу чем-то смешным и неестественным, вроде юбилейного забега героев Перекопа.