Гири

— Именно это я им и сказал на прощанье. Более того, я лично позаботился об этом. Пришлось сделать пару-тройку телефонных звонков. Теперь я могу вам гарантировать, что быть уволенным из состава моей группы — незавидная доля. Это сказывается на карьере действительно весьма и весьма плачевно. Так что... Работайте, Деккер, работайте, вот все, что я могу вам порекомендовать. Не отпускайте миссис Реймонд, которая, как я слышал, является довольно хитрой щучкой. Выясните, что она нам может предложить в качестве серьезной новой информации. Ну, до скорого.

«Ох-хо-хо... Хочешь не хочешь, а приходится вертеться, — невесело подумал Деккер, кладя трубку. — Ле Клер может кинуть подлянку кому угодно. Включая Мичи. Шоколадный Член!»

Деккер набрал номер Ромейн и с облегчением вздохнул, когда напоролся на автоответчик. Он не рассчитывал на то, что сегодня ему удастся встретиться с Мичи, но с Ромейн он видеться тоже не хотел. Не сейчас. Он не хотел встречаться с ней по крайней мере до того момента, пока не придумал способ общаться с ней вне постели. А придумать такой способ было нелегко. Сердцем он полностью был с Мичи. Хада ту хада, как говорят японцы. Кожей к коже. Способность взаимного общения и, сверх того, добровольное раскрытие себя друг перед другом, демонстрация искренности. Только с Мичи он мог удовлетворить этому требованию.

Он очень надеялся на то, что Ромейн не перезвонит ему.

И ошибся. Не прошло и получаса, как она — взволнованная и счастливая — позвонила ему в доджо. Деккеру ничего другого не оставалось, как назначить ей свидание через два часа. Он чувствовал себя неуютно, понимая, что должен использовать эту встречу исключительно в интересах Ле Клера, а не своих. Все это напомнило ему о том времени, когда он не способен был распоряжаться собой, своей жизнью, когда ею распоряжались другие.

* * *

Манфред Фрейхер Деккер, — названный в честь барона Манфреда фон Рихтофена, легендарного Красного Барона и летчика-аса времен Первой Мировой войны, — родился в 1951 году в Йорквиле, старейшей и крупнейшей манхэттенской немецкой слободе. Его отец владел небольшим ресторанчиком на Восточной стороне Восемьдесят Шестой улицы, славящейся своими пивными забегаловками, кабаре и сосисочными. Его мать была в этом же ресторане певичкой, а также выступала в местном радиошоу, ориентированном на германоговорящих жителей города.

Когда разразилась Корейская война, его отец, бывший во Вторую Мировую лейтенантом, был вновь мобилизован и погиб при Пусане, когда плененный им северный кореец вырвал чеку у спрятанной за пазухой гранаты и взорвал тем самым не только себя, но и лейтенанта Деккера.

Мать Мэнни продала ресторанчик, оставила сына на попечение дальних, не чувствующих себя ни к чему обязанными родственников, а сама подалась в Голливуд, куда ее приглашали петь в мюзиклах.

В возрасте двенадцати лет Мэнни воссоединился с матерью. Годы плохого обращения, предоставленности самому себе и поганого питания не прошли даром. Мальчик рос хилым и болезненным, тихим и до крайности пугливым. Его мать, не поднявшаяся в Голливуде выше положения эпизодической актрисы, вернулась в Нью-Йорк для того, чтобы выйти замуж за талантливого агента. Этот человек был слишком погружен в свою работу, был слишком занят своими клиентами, чтобы обращать хоть какое-то внимание на пасынка. Он вообще воспринимал Мэнни как какую-то жизненную помеху, неизбежную жертву, которую ему пришлось принести, женившись на его красивой матери.

— Двенадцать лет он жил без меня, — говорил агент. — Не понимаю, почему бы ему не прожить без меня и еще двенадцать? Я же не могу гробить на него все свое время!

Они переехали в Гринвич-Вилидж. Мэнни здесь держался особнячком, был замкнут в себе, как, впрочем, и на прежнем месте жительства. Именно в силу того, что он был одиночкой и новичком, именно из-за того, что он был худ, как тростинка, и физически немощен, Мэнни вскоре стал объектом развлечения местных подростков. Он дрался с итальянцами, ирландцами, пуэрториканцами. Мэнни был забит страхом. Он почти всегда выходил из драки проигравшей стороной. Чернокожие ребята из соседнего района, которые любили нагрянуть по выходным в Гринвич-Вилидж в поисках легкой добычи, находили ее в лице Мэнни. Деньги, наручные часы, зимнее пальто, школьные учебники... Ничто долго не задерживалось у бедняги, все отнималось силой. К тому времени, как ему исполнилось пятнадцать лет, он уже дважды был порезан ножом. Рентген на грудную клетку, который был назначен в связи с последним ранением, попутно выявил, что Мэнни когда-то подцепил туберкулез. В его правом легком были обнаружены два темных пятнышка. Оба уже отвердели и, по-видимому, не представляли никакой опасности. Теперь всем стало ясно, почему он рос таким слабым и почему всегда чувствовал усталость, хотя нигде особенно работой не нагружался.