Гиршуни

Не сощетать, скоким пелоткам я дал таким образом путеффку ф жызнь: блондинкам и брюнедкам, стройняшкам и толстушкам, вертким визгливым крикушам и сумрачным охающим обмирашкам — я любил их фсех, практичизки никому не атказывая. Мы — и я, и ачередная она — фсегда точно знали, зачем мы здесь и што нам надо одному от другой и одной от другова. Потом мы сразу разбегались; продолжения, если и были, то очень нечасто. Плюс к этому моим важным правилом было никогда не трепацца. Короче, деффчонки нигде не могли сыскать секса безопаснее, ну разве што на Тау-Кета, где трахают почкаванием, но тока не на нашей планете.

Канешна, пелотки меня использовали. Это как началось с той хозяйки хутора, так и пошло и поехало. Ну и што? Можно падумать, што сам я от этово страдал. Я получал свое удавольствие и не тока чисто телесное. Со временем это превратилось в удавольствие профессианала. Профессианала-настройщика. Я научился видеть в пелотках сложный музыкальный ынструмент. Когда я брал их в руки, они поначалу принимались звенеть без толку, фсеми своими струнами сразу. Прислушавшись, я безошибачно апределял главную струну, трогал ее, и она атзывалась сильной и чистой нотой, а остальные примолкали, словно в ыспуге. Но я не позволял им спрятацца; аставив на время главную, я гладил их чуткими пальцами, не торопясь, но и не мешкая, штобы они не успели забыть звук своей старшей сестры… Я вызывал их к жызни поочередно, одну за другой, пока они фсе не начинали звенеть в унисон, одним мощным аккордом, от которава гудит гриф и сводит судорогой деку, и вибрируют даже пальцы ног, и дрожит душа, и мне приходицца зажимать ей рот, штобы не сбежалась фся школа, хотя кладоффка и находицца далеко на отшибе, ф подвале, ф трех этажах от завуча и директара.

Вопщем, в дисятом класе я был уже в некотором роде академеком музыклиторных наук. Академеком — и семнаццатилетним мальчишкой, который ищо кое-чево любил. Например, бороцца — я занимался класической борьбой, причем очень неплохо, на уровне юношеской сборной города. Или — посидеть с друзьями. Или — подрыгацца на вечеринке, то есть потанцевать. Не знаю почему, но я очень любил танцевать. Танцевать, бороцца и трахацца. Наверна, ф танцах, борьбе и трахе есть весьма много опщево и прежде фсево — два чюффства: чюффство ритма и чюффство партнера. Наверна, так.

Трахацца я ходил ф кладоффку, на флэт, под куст, ф сортир, куда угодно. Бороцца — ф зал, ф каридор, во двор, в «пойдем, выйдем», то есть тоже куда угодно. С танцами фсе апстояло намного сложнее. Дискатек как таковых ф те времена практичизки не существавало, не говоря уже о ночных клубах. Хорошие танцы с хорошей музыкой можно было сыскать тока на так называемых «вечерах», которые устраивались ф школах и в ынститутах. Это происходило нечасто, приходилось ловить момент, доставать приглашения, пролезать фсеми праффдами и непраффдами.

Осенью дисятова класа мы пошли на вечер ф двести триццать дивятую школу. Она щеталась тогда суппер-дуппер привилегированой, матиматичиской, физичиской, литературной и ищо хрен знает какой. Тамошние ученики ходили задрав нос, и многие взирали на них с трепетом. Лично мне этот трепет казался глупым — наверна, патаму, што я не связывал свое будущее ни с матиматекой, ни с физикой. Моей профессией было бороцца с чуваками и трахацца с пелотками. А с этой профессианальнай точки зрения двести триццать дивятая школа ничево асобинново не преццтавляла: ее привилегированные чуваки так же беспомащно хрипели, когда я брал их на задний суплекс, а ее привилегированные пелотки носили между ног в точности ту же самую, знакомую мне до последнева волоска привилегию.

Зато вечера там фсегда были застрельные, с живой музыкой, причем группы разрешались диствитильно харошие, настоящие, из тех, што потом, лет черес десять, собирали стадионы. Но это — черес десять, а тогда для их публичнова выступления требовалось спицальное разрешение райкома профсоюза или камсамола, или каково другова абкрамсала. Наверна, главная привилегия двести триццать дивятой школы заключалась именно ф том, што она такое разрешение получала с лехкостью, а другие — нет. Наверна, так.

Я пришел на вечер с двумя друзьями. Приглашения нам достала, как фсегда, одна из моих знакомых пелоток. Сначала фсе шло абычно. Я потанцевал, а потом вышел на улицу подышать и заодно навешать звиздюлей нескоким не в меру активным пидарам из числа привилегированных. Исполнив эту абизательную программу, я возращался в здание ф сопровождении своей восторженной свиты. Я уже почти вошел, но тут подвалило такси, и я остановился посматреть — кто это с таким понтом подъезжает на столь престижный вечер с апозданием на полтора часа да ищо и на тачке.