Гитара или стетоскоп?

— Твоя новая подружка малость худовата, — заметил я, намекая на Веру, студентку факультета журналистики, с которой брат недавно познакомился.

Но тот невозмутимо продолжал складывать вещи.

— Однако ради нее стоит наделать глупостей, — не переставал я.

Брат и здесь не прервал своего занятия. Немного помолчав, сказал только:

— Послушай, Мозес, не надоедай мне своей болтовней!

Наконец-то беседа завязалась, обрадовался я. Пожалуй, теперь можно было бы рассказать об истории с забегом, но у меня еще было время в запасе.

— Как ты считаешь, женщины могут быть честными по-настоящему? — спросил я.

— Честными? Что ты имеешь в виду?

— Ну, допустим, не только брови подымать, когда ты чего-то добился.

— Да что у тебя за дела с женщинами?

Тут я многозначительно улыбнулся, что определенно бросилось бы брату в глаза, если бы он не был как раз занят бритвой, которую запихивал в рюкзак.

— Ну, так что с девчонками, — спросил он, — доставляет тебе беспокойство?

— Ты можешь представить себе честную девчонку?

— Да, могу.

Брат засмеялся, ткнул меня по-боксерски и с рюкзаком на плече направился к двери.

— Заходи ко мне, когда здесь все малость успокоится. Ты же знаешь, где я.

Я как стоял, так и остался стоять, уронив руки и глядя брату в след. Он был уже в дверях, когда я было рванулся, собираясь бежать за ним. Но выдавил из себя всего лишь одно слово «куда?», прозвучавшее вполне беспомощно.

— Ухожу. Насовсем, — ответил Йост.

— Тогда, тогда и я уйду.

Брат пощупал у меня лоб, словно проверяя, нет ли температуры.

— Тебе-то из-за чего уходить? — сказал он негромко.

Когда за ним уже затворилась дверь, я прокричал ему вслед: «А я выиграл забег на тысячу метров!» Но брат уже не слышал.

Бросившись к окну, я распахнул его и увидел, как Йост сел в трамвай и уехал. Я раскрыл рот, но не смог ничего произнести, да и к чему. Меня охватило оцепенение. Только тут до меня дошло, что Йост в самом деле просто взял и ушел, а меня, как всегда, с собой не взял, да ведь я пошел бы за ним куда угодно: в пустыню, на Северный полюс, всюду.

Ушел и больше никогда не вернется, никогда.

Я пошел в нашу комнату. На стене по-прежнему висел эспандер, который Йост без передышки растягивал по двадцать семь раз (сколько я себя помню, он каждое утро, как только встанет, упражнялся с ним). Вот его книги, полистать которые мне дозволялось лишь после того, как вымою руки. И тапочки его остались стоять под кроватью, так, словно сегодня вечером он, придя домой, сунет в них ноги, повесит на шею полотенце и пойдет в ванную, а я потащусь следом, пытаясь обнаружить у него на лице следы пережитых приключений. Взяв маску, отданную мне братом, я надел ее и пошел в прихожую к зеркалу. Волосы у меня на голове стояли торчком, и маска таращилась на меня своими огромными стеклами. Потом я стал читать записки, засунутые в раму зеркала.

«Вернусь сегодня поздно. Выборы в комиссии торга. Целую, мама». «Ушел на праздничный вечер. Папа».

И еще записка Йоста:

«Здесь каждый приходит домой от случая к случаю, если у него случайно есть время. В моем представлении семья выглядит иначе, потому хочу создать теперь свою собственную. Вот только Мозеса жаль, ведь ему придется провести еще несколько лет в этом кавардаке. Йост».