Гитлер

Следующий день, как отметил Вейдлинг, «принес надежду». Армия под командованием генерала Венка слегка продвинулась на юго-запад Берлина, генералу Шернеру удалось немного потеснить противника на юге, а группе Штейнера – на севере. Гитлер окончательно утратил контакт с реальностью и уже видел себя победителем, карающим всех, кто дрогнул в решающую минуту. Оставаясь в Берлине, он рассчитывал подать остальным пример или, по крайней мере, умереть «достойно». Вечером 26-го явился генерал фон Грейм. Он хромал и опирался на плечо бесстрашной летчицы Ханны Рейтш, восторженной почитательницы Гитлера. Его ранило в ногу при приземлении самолета. Гитлер просидел несколько часов у постели своего нового главы авиации.

27 апреля Красная армия начала второе массированное наступление. Бункер оказался в зоне беспрестанных бомбардировок. Гитлер бродил подземными переходами, соединявшими между собой несколько бункеров, в сомнамбулическом состоянии, напомнившем ему блуждания по окопам Великой войны. Самый жестокий удар ждал его во время второго военного совета: дурные вести сыпались одна за другой, и тут вдруг государственный секретарь министерства пропаганды Вернер Науман доложил ему, что по сообщению стокгольмского радио, рейхсфюрер СС Гиммлер вступил в переговоры с представителями Запада по поводу капитуляции. Стали просматривать бумаги генерала Фегелейна, который часто появлялся в бункере в последнее время, и нашли подтверждение затеянного Гиммлером демарша. Боевик СС отправился к генералу (зятю Евы Браун) и привел его в бункер. Допросив, его расстреляли в саду канцелярии. Грейм и Дёниц получили задание арестовать Гиммлера. Для Гитлера шаги, втихомолку предпринятые «верным Генрихом», тем, кого он называл своим «Игнасием Лойолой», его «великим инквизитором», означали одно – конец. Он вызвал секретаря и продиктовал ей свое политическое завещание.

Начиная с войны 1914–1918 годов, все его мысли и поступки, вся его жизнь была починена одному – любви к немецкому народу и верности его интересам:

«Неправда, что я или кто-то другой в Германии хотел войны в 1939 году. Ее жаждали и спровоцировали именно те государственные деятели других стран, которые либо сами были еврейского происхождения, либо действовали в интересах евреев. Я внес слишком много предложений по ограничению вооружений и контролю над ними, чего никогда не смогут сбросить со счетов будущие поколения, когда будет решаться вопрос, лежит ли ответственность за развязывание этой войны на мне. […] Пройдут столетия, и из руин наших городов и монументов вырастет ненависть против тех, кто в итоге несет ответственность за все международное еврейство и его приспешников. […]

Я не желаю […] попадать в руки врага, который жаждет нового спектакля, организованного евреями ради удовлетворения истеричных масс. Поэтому я решил остаться в Берлине и добровольно избрать смерть в тот момент, когда я пойму, что резиденцию фюрера и канцлера нельзя будет более защищать. […] Пусть в будущем частью кодекса чести германского офицера станет – как это уже случилось на нашем флоте – невозможность сдачи территории или города, пусть командиры сами покажут пример верности долгу до самой смерти».