Гитлер был моим другом. Воспоминания личного фотографа фюрера

Борман собрал все свидетельства, говорившие против церковников, которые только смог отыскать, и опубликовал их одной книгой. Когда она вышла в свет, к Гитлеру обратился кардинал Фаульхабер и получил приглашение на обед в Оберзальцберг. Состоялась беседа, во время которой архиепископ Мюнхена передал Гитлеру прошение о том, чтобы изъять это весьма сомнительное сочинение. Его доводы убедили фюрера, который немедленно приказал Борману уничтожить весь тираж.

Передавая подробности беседы нескольким близким друзьям, Гитлер проявил сдержанность в отношении церковных дел, – признаться, не без примеси политической целесообразности, – которая совершенно отсутствовала у него в более поздние, военные годы. Кроме того что он признавал ум кардинала Фаульхабера и огромное влияние, которым он обладал, Гитлер напомнил нам, что Бавария – страна набожных католиков и что политик, рискующий попирать глубокие религиозные чувства народа, не может называться политиком.

– Истинный народный вождь, – заявил он, – не подчиняет силой, а убеждает в своей правоте. Только против тех, кто, вопреки мнению общества, по-прежнему противостоят ему и тем наносит вред общему делу, он должен прибегнуть к насилию, и тогда он должен быть абсолютно беспощаден.

Многие высокопоставленные прелаты пользовались особым уважением Гитлера. Аббат Шахляйтнер часто приходил к нему, чтобы обсудить церковные дела. Во время посещения рейнского монастыря Марии-Лаах у Гитлера состоялся долгий и оживленный разговор с настоятелем этого знаменитого центра паломничества.

В 1925 году я решил, что настала пора отправить моего девятилетнего сына в школу-интернат, и посоветовался с Гитлером.

– Очень рекомендую вам отправить его в монастырскую школу, – сказал он. – Для молодых людей монастырь – лучшее учебное заведение. У Зимбахского монастыря на Инне, что напротив Браунау, в дни моей юности была отличная репутация.

Этот совет привел меня в изумление, ибо Гитлер конечно же знал, что я протестант. Но я принял его совет, и он отвез моего сына в монастырь на своем новом «мерседесе» и лично препоручил его заботам матери настоятельницы.

– Вы уж сделайте из него порядочного человека, – предупредил он ее, уезжая.

А по дороге домой сказал мне:

– Вам следует сделать монастырю подарок – какую-нибудь хорошую картину.

Когда я в следующий раз приехал навестить сына, то взял с собой прелестную картину маслом с изображением Святого семейства для монастырской часовни, и ее там приняли с большой радостью и благодарностью.

К сожалению, церковь почти не пыталась перекинуть мост через растущую пропасть между нею и национал-социализмом.

Позиция по отношению к нацизму, которую в Вене в 1938 году кардинал Иннитцер рекомендовал занять всем католикам, по большей части оставалась исключительно теоретической. Вновь и вновь с амвона звучали политические проповеди, но приводили они только к тому, что Борман получил законный предлог вмешаться. И впоследствии немало проповедников угодило в концентрационные лагеря. В лагеря они отправлялись только после приговора суда.

– Я отпущу на волю любого священника, – заявлял Гитлер, – при условии, что он согласится подписать обязательство не вмешиваться в политику и ограничиваться лишь своими духовными обязанностями. Но они отказываются подписывать. По-моему, это доказывает, что для них политические дела важнее духовных. Если эти господа желают строить из себя мучеников – Бог им в помощь!

Но, несмотря на все это, действительно непримиримого конфликта между церковью и государством никогда не существовало. Папский нунций монсеньор Орсениго неизменно присутствовал на новогодних приемах и передавал Гитлеру, как главе немецкого государства, добрые пожелания и благословение папы римского.

Однажды за ужином Гитлер сказал нам, что приказал арестовать пастора Нимёллера – того самого Нимёллера, который в 1935 году говорил о том, что «среди нас начался великий труд по объединению нашего народа»[9]. Борман понимающе кивнул.

– Служба наблюдения подала мне рапорт, где содержалась дословная расшифровка телефонного разговора между Нимёллером и еще каким-то братом во Христе. Там Нимёллер не только с большой злобой высказывался лично обо мне, но и выражал изменнические взгляды. Я приказал привести его ко мне, и когда он с елейным видом стал заверять меня в своем почтении, я сказал ему напрямик, что его преданность одно лишь сплошное лицемерие. Я показал ему рапорт и отказался выслушивать какие-либо объяснения, а потом передал его в гестапо.

Через несколько лет я спросил Гитлера, почему Нимёллер до сих пор в тюрьме.

– Он останется там, где он есть, пока не подпишет обязательство, – категорически заявил Гитлер.

В то же время он приказал Гиммлеру, чтобы к заключенному Нимёллеру относились хорошо.

Гитлеру очень нравилось бывать в церквах. И хотя его интерес ограничивался архитектурой, скульптурами и росписью, он всегда строго придерживался церковных ритуалов.