Гитлер и Габсбурги

Адъютант Франца-Фердинанда барон Маргутти был настороже. Он чувствовал, что подробное освещение «каждого шага эрцгерцога и его жены было… игрой с огнем, настоящим вызовом судьбе»[324]. В маневрах рядом с Сараево участвовало двадцать тысяч человек, но для защиты пары не выделили ни одного. Военный губернатор Боснии Оскар Потиорек утверждал, что сараевского полицейского корпуса из ста двадцати человек будет вполне достаточно; при этом прямого контроля над ним у него не было[325]. Эту обязанность исполнял его старый политический соперник доктор Леон Билански, габсбургский бюрократ и личный друг императора, но венская контора доктора была почти в тысяча трехстах километрах от Сараево.

Через день после обнародования маршрута кортежа эрцгерцога с Билански встретился Йован Йованович – министр по делам Сербии в Вене. Один открыто предупредил другого, что визит эрцгерцога в Сараево, намеченный на 28 июня, может быть опасен для жизни последнего. Это был не только праздник святого Вита, славянского божества войны, но и 525-я годовщина битвы при Косово[326]. В самый черный день своей истории Сербия на пять веков подпала под владычество Османской Турции. Единственным героем, спасшимся в этом разгроме, был серб, который сумел убить командующего исламской армией завоевателей[327].

Лишь недавно православные сербы получили независимость от своих мусульманских угнетателей с юга. Теперь они чувствовали, что с запада на них все сильнее давят католики. Йован Йованович предупредил, что визит в день памяти битвы при Косово сербы воспримут как прямую провокацию.

Билански был человек занятой и нетерпеливый. Ему было некогда напоминать, что каждый должен исполнять свои обязанности, а полиция должна охранять Франца-Фердинанда[328]. Любезно прощаясь с сербским министром и возвращаясь к бумагам, он бросил дежурную фразу: «Будем надеяться, что ничего не случится»[329].

8. Неумолимый рок

Но тут 28 июня 1914 г. в Сараеве раздался выстрел, который за одну-единственную секунду разбил на тысячу кусков, как пустой глиняный горшок, тот, казалось, надежный мир творческого разума, где мы воспитывались и выросли, – мир, давший нам приют.

Стефан Цвейг

Никто не услышал криков епископа: ни спавшие слуги, ни садовники, ни повара, ни мать и ни гости, которые приехали к нему на день рождения. Сто девятнадцать комнат за стенами его спальни в епископском дворце австро-венгерского Гроссвардена были темны и тихи на рассвете 28 июня 1914 г.

Сегодня этот город называется Орадя и находится в Румынии, но тогда вот уже сто пятьдесят лет он располагался в пределах центральноевропейской империи Габсбургов. Крики эхом отразились от стен спальной и повисли в воздухе. И за стенами дворца, и в парке все было спокойно. Никто не пошевелился и в соседних домах стилей барокко и модерн, выкрашенных в бледные оттенки розового, зеленого и синего. Пышные городские церкви и синагоги, неторопливая река, недалекие трансильванские Карпаты – все спало. Часы на самом высоком здании города показывали половину четвертого утра, но только епископ заметил, сколько было времени. Те, кто еще помнил старинные местные легенды и сказания, говорили, что это час дьявола, когда приподнимается тонкая завеса между миром людей и миром нечистых и силы зла вырываются на волю.

Из-за июньского дождя закрыли все окна дворца; их было триста шестьдесят пять, по числу дней в году. Великолепное здание было уменьшенной копией венского Бельведера, где жил друг и бывший ученик епископа эрцгерцог Франц-Фердинанд. Епископ Йозеф Ланьи закричал оттого, что увидел во сне: эрцгерцога и его жену сегодня утром должны были застрелить[330].

Епископ Ланьи не был суеверен. Шел 1914 год. Телефоны, электричество, автомобили и аэропланы делали жизнь все лучше и безопаснее. Назавтра ему исполнялось сорок шесть лет, без малого восемь из которых Ланьи уже был епископом. В иерархии католической церкви, где никто не выдвигается слишком рано или слишком быстро, он взлетел стремительно, как метеор. Большинство, в том числе и сам Ланьи, не могли и помыслить, что такой привычный мир вот-вот рухнет. Высокопоставленный церковный иерарх был консервативен, но шел в ногу с веком, не боялся ни темноты, ни ночных страхов, ни будущего. Ланьи не припоминал, когда в последний раз просыпался или кричал от кошмарного сновидения, но сегодня он увидел такое, от чего дрожал и плакал.