Гитлер капут

С помощью снайперов враг надеялся вызвать в городе панику, и не проходило дня без гибели мирных жителей. По радио то и дело сообщали, по каким улицам опасно передвигаться и в каких домах не следует подходить к окнам.

До сих пор помню, какими глазами смотрела снайперша на людей, тянула к ним руки и твердила на ломаном русском: “Я требофать суд… Ви не иметь такой прафо…” Откуда она к нам приехала – кто ее знает? По возрасту – старшеклассница, в поношенной спортивной одежде, будто только что прибежала с урока физкультуры, белесые волосы перехвачены лентой, лицо круглое, в конопушках – на убийцу совсем не похожа, хотя, по словам казаков, застрелила троих.

Когда огласили приговор, каждый мог высказать все, что думает. Люди выкрикивали проклятия и ругательства – никто не произнес и слова сочувствия пленной. Некоторые плевали в ее сторону – даже завуч школы искусств и та отличилась! Я был поражен: всегда такая спокойная, голоса ни на кого не повысит, а тут как с цепи сорвалась – кричала на весь квартал, бранилась и норовила схватить иностранку за волосы…

Но больше всех усердствовал Гитлер! На радость толпе, он устроил настоящий спектакль. Матерясь, как последний базарный грузчик, он сначала показал снайперше голую задницу, а затем, не стесняясь людей, на нее помочился! Казаки умирали от смеха, толпа улюлюкала, и никто не пытался остановить Гитлера, даже директор нашей школы, которая лишь укоризненно покачивала головой. И тогда Гитлер запустил в снайпершу камнем, угодив ей в грудь… Зрители встретили меткое попадание овацией, а я ликовал вместе со всеми, радуясь, что теперь-то уж точно никто не обзовет меня “маменькиным сынком”. Мне даже хотелось подойти и плюнуть в снайпершу – да так, чтобы Гитлер заметил! – но я не осмелился. Рядом находилось немало знакомых, и о моих подвигах непременно сообщили бы матери.

Затравленная, с кровоточащей ссадиной на груди, снайперша стояла в кольце людей и, не обращая внимания на смешки, все так же монотонно бубнила о суде.

Чтобы хоть как-то подготовиться к выстрелу, я подошел к ней и, замирая от собственной смелости, выдохнул: “Сука!” Впервые с моих уст сорвалось бранное слово, но я совсем не ощутил стыда, наоборот, испытал сладостное, ни с чем не сравнимое ощущение, от которого приятно заныло в низу живота. Предстоящее зрелище уже не казалось мне страшным. Я с гордостью посматривал на людей, словно только что блестяще исполнил перед ними концерт Мендельсона. Жаль, в тот момент меня не видел отец!

Снайперше стянули руки-ноги жгутом и силой поставили на колени. Она продолжала твердить: “Ви не иметь такой прафо…”, но люди только смеялись.

Я храбрился до тех пор, пока один из казаков не передернул затвор. Услышав металлический лязг, толпа стихла, а я отвернулся. Снайперша завопила дурным голосом – так, что у меня по спине поползли мурашки. От ее звериного крика хотелось заткнуть уши и бежать без оглядки, но я проявил выдержку – еще не хватало, чтобы мне вслед улюлюкала ватага приятелей Гитлера.

Казак-ополченец отчего-то медлил. Любопытство взяло свое – краем глаза я увидел автомат, направленный в затылок приговоренной, и вновь отвернулся. Остальные продолжали смотреть, даже женщины. Лица взрослых застыли и превратились в маски, лишь мальчишки продолжали паясничать. По-хорошему, мне следовало к ним присоединиться, но я и так проявил несдержанность, за которую ругал себя почем зря. Теперь о моей выходке обязательно станет известно матери, а уж она-то накажет!

Мои терзания оборвал долгожданный выстрел. В наступившей тишине неожиданно прозвучал насмешливый голос Гитлера: “Песец котенку, даже не мявкнула!” На шутку никто не откликнулся. Толпа вмиг поредела, я поднял глаза и увидел убитую. Она лежала спиной ко мне на боку.

Казак не спешил уходить. Он закинул автомат за спину, степенно перекрестился и лишь потом двинулся прочь.

Старушка-завуч прошла мимо меня, я поздоровался, но она не ответила. Наверное, стыдилась, а зря – я бы ей слова не сказал. Позднее мне объяснили: днем раньше снайпер убил ее лучшую ученицу. Она училась в пятом классе школы искусств на отделении вокала, и завуч души в ней не чаяла. Может, та самая белобрысая и застрелила девчонку, а может, кто-то другой – каких только наемников в городе не было!

С замиранием сердца, на ватных ногах я подошел к убитой… Мне хотелось разглядеть все как следует, а затем рассказать отцу. Пусть знает, какой я мужчина: все разошлись, а мне хоть бы что.

Эх, лучше бы я отправился домой! Зрелище оказалось ужасным… Пуля прошла навылет, и снайперше разворотило лицо. Тошнотворно воняло кровью, лужа продолжала растекаться, и над трупом мерно зудели мухи…

Держась за живот, я отошел в сторону. Меня долго рвало, а расположившиеся в тени ополченцы балагурили: “На нее рыгай, парень! На нее…”