Гитлер. Неотвратимость судьбы

Но они зря беспокоились. Речь шла о Людендорфе. Гитлер никогда не ценил генерала как политика, и теперь, когда тот своей враждой к Риму настроил против себя католическую Баварию, а своей бессмысленной ссорой с принцем Рупрехтом внес смуту в баварское офицерство, он был намерен расстаться с ним. На что уже начинавший выживать из ума генерал отреагировал весьма оригинально, приказав телохранителю Гитлера Ульриху Графу, преданному ему как собака, отречься от своего идола. Затем Гитлер нанес визит министр-президенту Баварии Гельду как он сам объяснил, «просить за оставшихся в Ландсбергской крепости товарищей». Но это был только предлог. Как показали последние выборы, одного желания пройти в рейхстаг было мало, и попасть в него можно было только при наличии мощной партии, каковую Гитлер пока не имел. Значит, надо было сделать все возможное, чтобы добиться разрешения старой нацистской партии. Он явился к Гельду этаким ягненком и, дабы лишний раз подчеркнуть свои мирные намерения, много говорил о примирении с Римом. Что же касается «пивного путча», то, уверял Гельда Гитлер, он был ошибкой, и господин министр может быть уверен, что ничего подобного не повторится.

Собирался ли он с кем-нибудь бороться? Конечно. С кем? Да, конечно же, с марксизмом. И если господин министр-президент придерживался в отношении Маркса таких же взглядов, как и лидер нацистов, то почему бы им не бороться против него и его сторонников вместе?

Впрочем, продолжал Гитлер, «под одним врагом можно подразумевать нескольких». Гитлер произвел на Гельда благоприятное впечатление, и при встрече с министром юстиции Гюртнером тот сказал: «Бестия обуздана, теперь можно ослабить путы».

На следующий день Гитлер явился в помещение фракции блока «фелькише» в ландтаге и, поигрывая плеткой из крокодиловой кожи, пожурил ее членов за то, что они не вошли в состав баварского правительства.

— О чем вы думали? — спрашивал смущенных депутатов Гитлер. — Надо либо заседать в правительстве, либо стоять к нему в оппозиции! Третьего не дано!

Те только недоуменно пожали плечами. Виданное ли дело — «барабанщик» революции и недавний узник стал сторонником государственной власти, которая, возможно, впервые в своей истории ориентировалась на Берлин. Как и многие другие политики, они так и не поняли одной простой вещи: будучи революционером на словах, на деле Гитлер всегда искал покровительства со стороны власть предержащих. Вся история Гитлера была и будет историей его отношений с властью. Сначала это был рейхсвер, потом те самые баварские правители, которых он чуть было не склонил к походу на Берлин. Теперь Гитлер искал союза с новой баварской властью и буржуазией. И те, кто упрекал его, так ничего и не поняли в развитии страны. В условиях наступившей стабильности и ухода армии в тень на первые роли выходила буржуазия. Иного при развившейся экономике не могло и быть, и все призывы к отмене частной собственности теперь выглядели бы в высшей степени наивными.

* * *

Гитлер не зря обивал пороги власть имущих: своего он добился, и баварское правительство отменило запрет на деятельность его партии. Теперь перед ним стояла другая важная задача — соединить расколотую на группировки партию. Первым сдался Штрейхер, затем и остальные «раскольники».

27 февраля 1925 года Гитлер впервые после выхода из тюрьмы выступил в пивной «Бюргерброй». На этом сборище должно было произойти примирение блудных партийных сынов. Больно ударив по Людендорфу и его «двадцати целям», Гитлер определил главных врагов движения: еврейство и марксизм!

— Когда, — надрывался он, — перед вами что-либо красивое — это признак арийского характера, когда перед вами что-либо плохое — это дело рук еврея. Мы можем разбить навязанный нам мирный договор; можем аннулировать репарации, но Германии грозит гибель от еврейской заразы. Взгляните, прошу вас, на берлинскую Фридрихштрассе, где каждый еврей ведет под руку немецкую девушку. Я не ищу благосклонности толпы. Вы будете судить о моих словах через год. Если я поступал правильно, дело в порядке, если нет, я сложу с себя свое звание, и вы можете распоряжаться им. Но до сих пор остается в силе наш уговор: я руковожу движением, и никто не ставит мне условий, пока я лично несу ответственность. А я снова полностью несу ее за все, что происходит в нашем движении. В нашей борьбе имеются только две возможности: либо враг пройдет по нашим трупам, либо мы пройдем по его трупам. И я желаю, чтобы моим саваном стало знамя свастики, если мне придется погибнуть в борьбе…

Выслушав восторженные аплодисменты, Гитлер перешел ко второму действию намеченного спектакля. Вызвав на сцену непримиримых врагов Эссера, Штрайхера и Динтера, с одной стороны, и Фрика, Буттмана и Федера — с другой, он со слезами умиления попросил их помириться и пожать друг другу руки.

— Этим рукопожатием, — прочувственно произнес Гитлер, — мы раз и навсегда кладем конец вражде среди наших лидеров!

До слез расчувствовавшийся Штрайхер произнес дрожащим голосом: